Уилл Фергюсон - 419

— Билет на самолет, — сказала Роудз.

Лора выпрямилась.

— Папа собирался в Нигерию?

— Билет не в Нигерию. Из Нигерии. На имя Сандры Атта.

— Она летела сюда? — спросила Лора. — Она же не существует?

— Не существует. Билетом никто не воспользовался. Сдали его, деньги оставили себе.

А силуэт в тенях, на который отец писал жалобу?

— Под окном никого не было? — спросила Лора.

— Мы никого не нашли.

Должно бы полегчать — но не полегчало. Только грустно. Безликие мошенники влезли отцу в самый мозг, пробудили демонов… В день прилета папа, наверное, поехал в аэропорт. Приехал и стал ждать. Ждал и ждал. Если вдуматься, ждет до сих пор.

Привет. Это Генри. Передайте, пожалуйста, мисс Сандре: в пятницу я встречу ее в аэропорту, чтобы она точно попала куда надо и получила защиту как политическая беженка. Не волнуйтесь, депортировать не дам.

«Спасибо, сэр, да благословит вас Бог. Вы добрый человек».

— Последний кирпич — страх, — сказал детектив Сол.

— Они обращают твои страхи против тебя, — пояснила Роудз. — Но редко требуется присылать кого-то лично с угрозами. Обычно жертвы обходятся своими силами.

«Последний кирпич — страх». В ближайшие недели, когда развернутся дальнейшие события, Лора будет вспоминать эти слова. И спрашивать себя: а если не дашь страху точку опоры? Если откажешься бояться?

Финальная шквальная переписка, обрывки писем туда-сюда:

Любишь свою жену?

«Конечно, люблю».

Тогда заткнись и не морочь голову. Понял? Мы мафия. Мы найдем и убьем! тебя. От твоей жизни одни ошметки останутся.

«Вы уже всё сделали».

Ты покойник. Мы знаем, где ты живешь. Мы сожжем твой дом дотла.

«А как же девушка?»

Нет ответа.

«А как же девушка?»

Нет ответа.

На Кацинской развязке в Кадуне выброшенным на берег кораблем застыла громадная цистерна — на боках рукописно и размашисто значилось: «Мечтать не вредно». Потно блестящие шоферы грузовиков и пассажиры междугородных автобусов, застрявшие здесь на ночь, проталкиваются под навесы кафе, заполоняют проходы меж деревянных скамей, над клеенками выкрикивают заказы.

Девушка стояла снаружи, наблюдала, как тарелка за тарелкой продают разогретые полуфабрикаты. Всего 150 найр — и ей бы нашлось место у прилавка. 150 найр; все равно что миллион.

Сгущался вечер; она держалась на отшибе, у границы стоянки. Подсчитала шансы, отметила, где мужчины кричат громче и пьют больше, — понадеялась, что там и заснут крепче. Легла на картонку в бетонной трубе и стала ждать, когда стихнет смех.

Так проголодалась, что не уснешь; она отсчитывала часы. Один за другим островки веселья стихли, и она выползла наружу под голубой свет разбухшей луны. Ни облачка на небе, никакого укрытия. «Нельзя женщине в тягости странствовать после темна». Однако ночь не темна, а это не странствие.

Спрятав канистру в трубе, она заскользила вдоль сточной канавы, выглядывая, не бродят ли где мальчишки или пьяные мужики. Наконец, глубоко вздохнув, покинула убежище и по тропинке зашагала в логово гиен. В проржавевших нефтяных бочках тут и там посреди шоферского лагеря запоздало мигали искры; вокруг плотно сгрудились грузовики, мужчины спали на циновках, оглушительно храпя. Она подкралась ближе.

Надеялась, как обычно, на выброшенные шампуры с суйя и кожуру манго, но нашла гораздо больше.

Даже сердце на миг замерло — пришлось остановиться, успокоиться. Целый бараний бок, гора мяса на кости, висел на шампуре над очагом; мясо, остекленевшее в собственном жире, обуглилось и остыло. Вокруг валялись тела, но голод гнал ее глубже в стан врага. Она шагала осторожно, лавировала между спящими шоферами и грудами мусора. Три-четыре шага — и она у цели. «Это не воровство», — сказала она себе. Если не возьмет она, мясо достанется бродячей собаке, или крыса за ним приковыляет…

Опасливый шажок, потом еще один.

Но не весь мир спал. Кто-то еще бодрствовал, наблюдал за ней. Она двинулась к очагу, и тогда в темноте нарисовалась фигура, шагнула навстречу.

Во тьме проступила улыбка.

— Это что у нас тут такое? — осведомилась она.

Море отпихнуло реку, и водоворот соленой синевы взвихрился в темной зелени Дельты. Приливные воды в глубине бухточек и мангровых болот.

И так же плавно море отступило, по себе оставив гладкий песок и ручейки, где трепыхались илистые прыгуны. Люди двигались шустро, забивали, разбирали, и тут дождь нанес первый удар. Люди кидали добычу в плетеные корзины на плечах, не заботясь об остатках — их потом соберут дети. Люди с согбенными спинами, взмокшие больше от конденсации влаги, чем от пота.

Кое-кто караулил в противотоке эстуарных вод с ловушками из рафии, процеживали течение, искали креветок.

— Меньше не бывало, — жаловались они, и остальные громко соглашались:

— Меньше не бывало, но нам хватит, будь на то воля Вонйингхи! — И быстро поправлялись: — Воля Божья!

В тот день чудо с рыбами и хлебами разыгралось приземленно: из загаженных нефтью ручьев, что подальше от берега, брюхом кверху прибыл косяк горбылей, покрытых сырцом и уже гниющих.

Мальчику было лет девять-десять — может, больше или меньше; родители следили за его возрастом не так уж прилежно, счет вели пережитым наводнениям, а не оборотам вокруг солнца. Но как ни считай, он старший, и в этом чине строг, но справедлив. Он вел мелюзгу по тропе, что начиналась на задах деревни, за церковью, и шла до самой лагуны. Дети шагали гуськом, сами выстраивались по росту, точно утки на отмели, одной рукой придерживали на голове пластмассовые ведерки и эмалированные миски. Гордо выпяченные животы. Певучие голоса, смех.

Внизу, в лагуне, временно застрявшие в приливной слякоти, сгрудились на привязи деревянные каноэ. Редкие моторки скособочились под тяжестью навесных моторов; от винтов в отлив никакого толку.

Мужчины с сетями и ловушками брели дальше. Кто его знает — может, найдут во влажном иле акулу; порой такое случалось — ко всеобщему восторгу и коллективному забою. Но нет, сегодня никаких акул. Только мелкая рыбешка и жирный запах мангровых болот.

Когда прилив выносил на берег крупного сома, они накидывали сети покрупнее. Мелочь, приплывавшая за ним, убегала, ускользала сквозь мельчайшие ручейки в ячеях. И хотя рыбешка эта не была сомовым потомством, отец мальчика и здесь видел закономерность.

— Дело родителя — отдать жизнь за детей, — говорил он.

На тропинке над лагуной мальчик поднял руку, и колонна детей остановилась.

— Нам еще не пора, — сказал он.

Когда детям нужно будет сбежать вниз и собрать рыбу, что еще трепыхается в грязи, мужчины им крикнут. Тогда надо поторопиться, а то прилив унесет рыбу назад.