Инна Бачинская - Девушка сбитого летчика

Она пьет кофе и рассказывает, что снова пыталась проникнуть к этим… она мельком взглядывает на Лелечку и удерживает крепкое словцо… нехорошим людям, которые снова протекли и снова ее не впустили. Лелечка ахает, Баська выдает детали насчет того, что пятно уже потемнело, штукатурка сыплется, и вообще, льет как из ведра. Хорошо, что прямо над ванной. И она, Бася, расплакалась прямо в лифте, а лифт застрял, а какой-то мужчина, который застрял вместе с ней, спросил, почему она плачет, и напросился посмотреть на протекание… в смысле, когда лифт снова заработал, через двадцать минут. Посмотрел, постучал по стенке кулаком и сказал, что пришлет завтра рабочих и чтобы она не беспокоилась. Шикарный мужик!

– Из ЖЭКа?

Баська пожала плечами:

– Не похоже, там же одни бухарики. Здоровый такой! – Она улыбнулась до ушей.

– Ты пригласила в квартиру незнакомого человека?

– Да ладно тебе, – машет рукой Баська. – Хорошего человека всегда видно! Кстати, я принесла флешку с «Алгоритмом», посидим сегодня, не против?

– Это кино? – спросила Лелечка.

– Пока сценарий. Про одинокую девушку, которая случайно встречает человека… Он сбил ее машиной, она потеряла сознание, и он везет ее в травмопункт.

– Насмерть сбил? – спросила Лелечка.

– Нет, она остается жива, но потеряла память. А он ее оставил и уехал. А она его не помнит. А потом…

– …они встретились через много лет! – взволнованно подхватывает Лелечка.

– Через сорок, – бормочу я. – И она чувствует, что уже видела его раньше!

– Ага! И ребенок похож на него! – радуется Лелечка.

– Какой ребенок? – таращит глаза Баська.

– Мальчик! А он и не знал, что у нее ребенок!

Мы с Баськой переглядываемся. Театр абсурда. Баська розовеет – Лелечка недалека от истины: потеря памяти, ребенок, встреча через много лет… все это уже было, и не раз. Вокс попули [10], так сказать.

– Ты дозвонилась до Ольгицы? – спрашиваю я, с маху меняя тему.

– Нет. Она не отвечает.

– Пошли к ней. – Я поднимаюсь. – Лелечка, мы скоро!

Мы вылетаем из подъезда и бежим наперерез потоку машин, призывно размахивая руками.

В окнах Ольгицы свет. Мы летим мимо консьержа, бросив на ходу, что мы в шестнадцатую. На наш звонок долго не отвечают. За дверью тишина. Баська колотит в дверь кулаком.

Баська вдруг рявкает басом:

– Полиция! – Повернувшись спиной, лупит изо всех сил в дверь каблуком. – Старший сержант Грабля! Приказываю взломать дверь!

Я остолбеневаю и кручу пальцем у виска. Но угроза срабатывает, и мы слышим легкий шорох за дверью. Мы задерживаем дыхание. Дверь медленно отворяется. Баська немедленно сует в щель ногу.

– Олечка! – зову я. – Это мы! Открой!

Дверь открывается, и нашим взорам предстает Ольгица. Но, боже мой, в каком виде! Нечесаная, в халате, осунувшаяся – тень прежней.

Она недоуменно смотрит на нас, потом отступает, и мы входим. Она выглядывает за дверь, видимо, в поисках старшего сержанта Грабли. Баська уводит ее от двери и говорит тоном прокурора:

– Ты что, мать, совсем? Мы уже думали, сплела лапти!

Ольгица проводит рукой по лицу. Мне вдруг кажется, что она нас не узнает.

– Олечка, это мы! – повторяю я. Что говорить дальше, я решительно не знаю. Спросить разве, как здоровье?

– Кофе сделаешь? – бухает Баська. – С ликерчиком. Пошли, умоемся!

Она тащит Ольгицу в ванную. Та по-прежнему молчит, покорно идет за Баськой. Они скрываются в ванной, я иду в кухню. Шарю по полкам, нахожу кофе. Холодильник пуст, и я чертыхаюсь – не догадались купить хотя бы хлеба!

Я включаю кофеварку, опускаюсь на табурет. Кухня Ольгицы похожа на выставочный зал мебельного магазина – сверкает стеклом и хромом. Ольгица любит готовить… любила. И подробно рассказывать – сколько чего класть и как долго чтоб кипело, а мы выворачивали челюсти, удерживая зевки, и мысленно посылали ее… подальше.

Баська приводит умытую Ольгицу, усаживает на табурет, кивает мне:

– Принеси бутылку!

После секундной заминки я иду в гостиную, беру здоровенную бутылку виски. Баська на кухне уже разливает кофе. Она берет у меня бутылку, откручивает крышку и от души наливает виски в чашки. Сует Ольгице и приказывает:

– Пей!

Я пригубливаю – ох и гадость! Баська поддерживает рукой чашку Ольгицы. Та, зажмурившись, пьет, мелко глотая.

– Молодец, давай, давай! Еще чуть-чуть, до дна! – приговаривает Баська.

Ольгица допивает кофе. Баська заглядывает в чашку и говорит:

– Ну?

– Девочки… – выдыхает Ольгица. – Что мне делать? Меня все ненавидят! Соседи тычут пальцем, я боюсь выйти! Я даже не могу купить продукты! Меня арестовали, думали, это я… Волика, а теперь говорят, что он убивал… как же так, ведь его самого убили? Я ничего не понимаю!

– Успокойся, Оля, пока рано говорить. А люди всегда судачат, ты же знаешь. Может, переедешь к маме?

– Вы же знаете, мы с ней не очень… Она мне ни разу не позвонила. Мне теперь придется продать квартиру… если разрешат, и купить маленькую… – Ольгица трет лоб.

– Ну, я думаю, это не самое плохое решение, – осторожно замечаю я.

– Вы думаете, Волик виноват? – Она переводит взгляд с Баськи на меня.

Мы с Баськой переглядываемся. Сказать нам нечего. Бедной Ольгице отказано в утешении оплакать достойного человека, трагически ушедшего из жизни. Имя Волика будет проклято и предано забвению. Ольгица поменяет имя и никогда никому не признается, что была женой убийцы. А все ее золотые цацки, антиквариат, шмотки… Страшно подумать, что ради этого убивали! И с этим тоже придется жить…

– Я пойду работать, – говорит Ольгица. – Только вы меня не бросайте!

– Не бросим! – Баська обнимает ее за плечи. – Кем ты пойдешь работать?

– Медсестрой. У меня диплом медсестры, помните?

Мы переглядываемся. Когда это было!

– Савелию нужна секретарша, – вспоминаю я. – Хочешь, спрошу?

– Спроси, – говорит Ольгица неуверенно. – Но я не умею работать на компьютере.

– Что такое Интернет знаешь? Кухонные рецепты у тебя откуда?

– Но ведь для секретарш специальная программа, нужно уметь печатать, – неуверенно говорит Ольгица. – А я не очень…

Я вздыхаю с облегчением – кажется, она увлеклась, глаза заблестели, щеки порозовели. Кроме того, она опьянела.

– Девочки, я тут рядом гастроном видела, – говорит Баська. – Я бы чего-нибудь пожевала. – Она похлопала себя по животу. – Я быстро!

Она бежит в прихожую, и мы слышим, как захлопнулась дверь.

– Анечка, что мне делать? – Ольгица снова начинает плакать.

– Перестань реветь, – говорю я Баськиным голосом, с Баськиным интонациями. – Толку – реветь!

Говорят, окрик помогает больше, чем слюнявые утешения, но не все могут прикрикнуть. Баська может, я… не очень. Я испытываю чувство вины перед человеком, у которого горе… я боюсь обнаружить внутри себя гаденькое чувство: слава богу, это не со мной! Типичный рефлексирующий Водолей. Недавно прочитала в Интернете, что ученые, кажется английские, определили Водолей как самый паршивый знак – мол, способен на всякие гадости, а потом громко кается и бьет себя в грудь. Мне хочется обнять Ольгицу, погладить по головке… Я вспоминаю Лелечку, которая весь мир держит за неразумных младенцев, и говорю твердо: