Виктория Платова - Она уже мертва

– И он выбрал тебя, чтобы все рассказать? Почему – тебя?

– Потому что я – белая и пушистая, – лязгает челюстями венерина мухоловка. – Хочешь взглянуть на досье?

– Хочу взглянуть на Сережу.

Тот, кто поселился в Белкиной голове, наконец-то связал концы с концами. Дождь на улице не прекращался ни на секунду, но на Татиной одежде нет ни капли. Даже если бы она пришла сюда в резиновых сапогах и дождевике, несколько капель обязательно попало бы на одежду, на джинсы. Несколько комьев грязи уж обязательно. Ничего похожего нет и в помине. И волосы у Таты сухие. Не мокрые, не слегка влажные – сухие. И пистолет этот не мог принадлежать Шилу, он всего лишь мент, а не наемный убийца, история с глушителем не из этой оперы. Здесь наверняка есть масса камер, которые Белка не успела заметить. А Тата прекрасно знает об их существовании, потому что занималась отделкой дома. И она знает, где аппаратная. Возможно, она была там и слышала их разговор в бильярдной – о письме. И пистолет.

Пистолет с глушителем не дает Белке покоя.

И еще телефонная связь, которая появилась ровно на один звонок, а потом исчезла. И еще плавники кита по имени Моби Дик. И венерина мухоловка.

Белка совсем не знает Тату. Совсем.

– Это ведь ты… Ты их убила.

– Не всех. Но большинство. Они были негодяями. Ничтожными, жалкими людишками. Порочными по своей сути. Мир станет только чище, поверь. А уговорить их было нетрудно. Всего-то и надо было, что посулить чуть больше денег, чем им положено. Исходя из завещания. Ты ведь помнишь основное условие. Наследство получают те, кто останется. Значит, нужно убрать кое-кого, чтобы его доля досталась остальным.

– Убрать?

– Попросить… с вещами на выход.

Белкин взгляд скользит по мертвым кузенам и кузинам: там, куда они сейчас направляются, вещи не нужны.

– И кого же ты… уговорила?

– Кого хотела.

Тата может говорить все, что угодно, она может даже признаться в том, что любой из мертвецов, сидящих за столом, был задействован на каком-то из этапов ее дьявольского плана. Вот только никто уже не сможет подтвердить этого, никто не сможет опровергнуть.

Короткий смешок неожиданно разрезает тишину гостиной. Белка в упор смотрит на Тату: губы художницы плотно сжаты, так что изнеженное жеманное хи-хи-хи ни за что бы сквозь них не прорвалось. Смешок явно женский, уж не сама ли Белка сошла с ума – и теперь хихикает и никак не может остановиться?

Истерическое веселье только началось: хи-хи-хи дробится, подпрыгивает, отскакивает от стен и возвращается многократно усиленным. Еще секунда, и источник смеха определится. А когда он определяется, Белке и впрямь кажется, что она свихнулась.

Аля.

Самая первая из жертв, во всяком случае – первая из увиденных Белкой. Она и не думала умирать, просто подыграла всем остальным – действительно мертвым. Или – не мертвым? Или все они живы, все до единого? – и развороченным затылком Шила можно пренебречь, объявить рану несуществующей.

Аля раскачивается на стуле и смеется, смеется, смеется. Она слишком долго сидела неподвижно и теперь пытается наверстать упущенное: вертит головой, щелкает костяшками пальцев, вытягивает шею.

– Ты проиграла! – раздается еще один голос. На этот раз мужской.

Никита.

Белка слишком вымотана всеми предшествующими событиями, чтобы бурно реагировать на воскрешение из мертвых. Она лишь переводит взгляд с бывшего толстяка Гульки на Алю и обратно, пытаясь сообразить, о чем они говорят.

– Ты проиграла! Раскололась! Ты плохая актриса!

«Плохая актриса» звучит примерно так же, как «плохая девочка». Ты плохая девочка, не буду с тобой играть.

Аля силится что-то произнести, но вместо этого изо рта сыплется лишь смех. О чем-то похожем Белке рассказывал когда-то ее сценарный воздыхатель: иногда актеры «колются» в самое неподходящем месте, в момент съемки, на театральных подмостках. Обыграть ситуацию или достойно выйти из нее удается не каждому. Впрочем, Аля нисколько не озабочена достойным выходом.

– Кажется, мы спорили на бутылку хорошего вина, – не отстает от сестры Никита. – С тебя бутылка.

– Можешь взять ее в погребе, – Аля выказывает недюжинную осведомленность относительно начинки дома. – Любую. Какую захочешь.

– Так нечестно.

– Почему?

– Это – не твое вино. И прекрати ржать!

Неизвестно, что именно раздражает Никиту: сам смех или обстоятельства, которые вызвали его к жизни. Ни один нормальный человек не согласился бы занять место в мертвой массовке будучи живым. Ни один нормальный, но к Але это не относится. И к Гульке не относится тоже, ни к кому из их проклятой семьи. Белка пытается представить, как изначально выглядело пари. Как долго ты продержишься среди мертвецов, ничем не выдав себя? Сумеешь ли не потерять самообладание в тот момент, когда на твоих глазах будут убивать кого-то другого?

Гулька не вправе требовать с Али чертово вино, если вопросы были сформулированы именно так. Потому что «ангел и шлюха по совместительству» выдержала испытание и сыграла свою роль блестяще. Она всего лишь рассмеялась, потому что это смешно: быть приглашенным на ужин самой смертью. Дико смешно, гомерически.

– Ну у тебя и видок! – говорит Никита сестре.

– Краше в гроб кладут?

– Именно!

– Ты выглядишь не лучше.

– Еще бы… Если учесть, что меня придушили.

Никита машинально прикасается к полосе на шее и трет ее рукой. Глядя на брата, то же самое делает Аля, и, когда они – почти синхронно – отнимают руки, становится заметно, что полосы потеряли строгость очертаний. Даже буква «А» на Алиной шее смазалась, стерлась наполовину. Окончательно соскальзывать в безумие не хочется, и Белка принимается думать о составе, которым Але и Гульке пришлось покрыть шеи, чтобы полосы на них выглядели правдоподобно. Расплавленный воск? Силикон? Бесцветный клей? Все эти ухищрения доморощенных гримеров – пустяки по сравнению с той ролью, которую сыграла Аля. Не здесь, в гостиной (здесь ей достался лишь эпизод), а внизу, в маленькой комнате с большим сундуком. У Белки и сомнения не возникло, что она мертва.

Аля – великая актриса.

Все дети – отличные актеры, если режиссерская задача поставлена верно.

– Видел бы меня эта сволочь Эльджон, – щебечет Аля. – Он утвердил бы меня без проб. Я ведь хорошая актриса?

Кажется, этот вопрос адресован Белке, но она не в состоянии выдавить из себя ни слова.

– Ты ведь поверила, скажи?

– Не приставай к ней, – Никита испытующе смотрит на Белку. – Разве не видишь, столичная штучка шокирована. Дай ей время прийти в себя.

– Сколько? Сколько ей нужно времени?

– Я не знаю. Но какое-то время нужно.

Время здесь ни при чем. Время не коснулось этих двоих, они так и остались маленькими детьми. Совсем маленькими, с крепкими ногами – ими легко отталкиваться от земли, перескакивать через тонкую линию, что отделяет жизнь от смерти. Р-раз – и ты на одной стороне, р-раз – и уже на другой. А еще можно замереть прямо на линии и держать равновесие, зажмурившись и раскинув руки крестом. Ничего страшного не произойдет. В наспех придуманной игре вообще нет ничего страшного, как нет ничего страшного в других, уже надоевших играх – «классиках», резинке или «вы поедете на бал?». Это единственное объяснение коллизии, которая разворачивается сейчас на глазах у Белки.