Виктория Платова - Она уже мертва

– Это ведь она, Миккель, – улыбка Маш не предвещала ничего хорошего.

– Точно, – осклабился Миш.

– Ты ведь узнал ее?

– Ага.

– И как же ты узнал ее?

– Ну… Это было несложно.

– Сандалики, да? – подсказала Маш.

– Они.

– Вот эти дурацкие красные сандалики, – Маш ткнула указательным пальцем на ноги Белки. – Кое-кто думает, что он умнее всех. И даже прячется за ширмой. А ширма-то не доходит до пола. Вот мы и вычислили врунишку.

– Легко.

– Легче легкого! – подтвердила Маш слова брата. – Ты попалась.

Попалась, попалась! Стоит посреди пустынной кухни. Обычно кухня полна самых соблазнительных ароматов, но сейчас до Белки доносится лишь запах сырости и прелых водорослей, как тогда, в расщелине.

– Вы дураки! – в отчаянии крикнула она.

– Неужели?

– Я позову бабушку! Я все ей расскажу!

– Валяй, зови. Только никто тебя не услышит. Старая карга уехала со своими недоделанными любимчиками. И мы здесь одни.

– Совершенно одни, – подтвердил Миш.

– Запри дверь, Миккель.

Миш, окончательно смирившийся со своим новым эстонским именем, кивнул головой, зашарил пальцами по дверному полотну и зачем-то подергал ручку.

– Вот черт! Нет здесь никакого замка!..

Но Маш не собиралась сдаваться.

– Придвинь что-нибудь тяжелое. Воспользуйся стулом, мать твою!.. Только не стой, как идиот!

Примерившись, Миш воткнул в железную скобу ножку стула и отошел, явно любуясь своей работой.

– Теперь никто не войдет, – сказал он.

– Никто нам не помешает, – подхватила Маш. – Разобраться с врунишкой. Значит, ты слышала наш разговор на пляже?

Белка отступила еще на шаг, уткнулась спиной в плиту и заплакала. Но ее слезы нисколько не смутили саранскую кузину, наоборот – вызвали новый приступ злости.

– Разве мама не учила тебя, что подслушивать нехорошо? Она же такая… интеллигентная женщина! И твой папахен произвел на нас хорошее впечатление, правда, Миккель?

– Он классный чувак, что и говорить, – подтвердил Миш.

– И как произошло, что у таких замечательных родителей вылупилась такая дрянная девчонка?

– Загадка природы.

– Никакая не загадка, братец. Они заняты наукой. Потрошат всякую живность, надеясь добраться до сути мироздания. А собственное дитя прошляпили. Ну, ничего. Мы поможем им в благородном деле воспитания. Ведь поможем?

– Куда денемся!

– Только кажется мне, мы немножко опоздали.

– Опоздали? – Миш дурашливо приподнял брови.

– Что выросло – то выросло. Теперь не переделаешь. Горбатого могила исправит.

– Ты серьезно?

– Серьезнее не бывает. Осталось только найти подходящую могилу. Как думаешь, братец, справимся?

Слезы застилают Белкины глаза, из-за этого лицо Маш расплывается, распадается сразу на несколько лиц, ни одно из которых не знакомо девочке. Тот, кто соорудил их для Маш, не слишком заморачивался с исходным материалом, – совсем, как папа, сочиняющий карнавальные маски за минуту. Для того чтобы маска получилась, достаточно взять кусок цветной бумаги (газетная тоже подойдет), сложить его вдвое и сделать прорези для глаз, носа и рта. Маш достались сразу три похожие маски, но их автор позабыл о прорезях: кое-где не хватает глаз, а за теми, что есть, скрывается мрак. Одна из масок усеяна иероглифами, они сплетаются и расплетаются, как дождевые нити на стенах гостиной, – и Белка снова чувствует тошноту. Еще одна маска сделана из ноздреватого серого картона с красными симметричными пятнами – как будто там, за картоном, горит огонь. Еще одна – из папиросной бумаги, такой тонкой, что проступают капилляры; их много, они похожи на мертвые веточки саксаула. Или на растрескавшуюся землю в преддверии барханов – такыр. Ничего хорошего ни дождь из иероглифов, ни огонь, ни такыр не несут. Ничего хорошего не приходится ждать от Маш. Она сделает то, что задумала. Она всегда добивается своего.

В отчаянии Белка упала на колени и закрыла руками лицо. Но заслониться от огня не получилось – подошва теннисной туфли кузины уперлась ей прямо в лоб.

– Смотри на меня, дрянь! – прошипела Маш. – Смотри на меня!..

Ноги Маш покрыты ровным золотистым загаром, они возвышаются над Белкой, как два столба, как две гигантские, ставшие на хвост змеи.

– Смотри мне в глаза, ничтожество!

Выполнить такой приказ гораздо труднее, чем отдать, – ведь глаза Маш слишком высоко, выше кипарисов в саду, выше солнца и луны, выше звезд. Они парят где-то в безвоздушном пространстве, в абсолютном холоде, абсолютной черноте. Они сами и есть холод и чернота.

– Значит, ты всем наплела, что мы убили Асту?

– Я…

– Смотри в глаза!

– Я ничего не плела.

– А что ты сказала? Что?!

– Что вы с ней… ссорились… Вот и все.

– Вранье! И ты, и я, и Миккель… Мы трое знаем о чем был тот разговор . Мы с Миккелем хотели избавиться от чертовой эстонской задаваки. Уничтожить ее. Утопить в море. Пробить камнем башку. Закопать живьем – так, чтобы никто ее не нашел. Разве нет?

– Нет…

Подошва переместилась ниже и теперь поддавливает шею Белки. Не сильно – девочка все еще может дышать. А кто-то другой внутри нее отстраненно удивляется: и как это Маш, нисколько не напрягаясь, умудряется стоять на одной ноге? Тот, другой, большой выдумщик, ему ничего не стоит сравнить теннисную туфлю с самолетом без крыльев или с космическим кораблем. Тем самым, что вот-вот доставит Белку в безвоздушное пространство.

– Значит, мы этого не говорили? Ничего не замышляли?

– Нет…

– Значит, ты соврала? Ну?!!

Вот ты и попалась, Белка!

Попалась, попалась! Космический корабль без всяких задержек вынес ее за орбиту, а Маш, оставшейся за старшего в центре управления полетами, совершенно наплевать, что у Белки вот-вот закончится запас кислорода.

– Я… соврала…

– Ты ее сейчас задушишь, черт!..

Миш, подоспевший в самый последний момент, оттащил сестру от Белки и крепко схватил за руки. Белка судорожно втянула в себя воздух: он вошел в горло со свистом, а вместе с ним вошла боль – несильная, но ощутимая, как от прикосновения к синяку или затянувшейся ране на коленке. Той самой, которая покрыта коркой; разве это не любимое Белкино занятие – снимать корочки с затянувшихся ран?

Теперь – нет.

– Пусти меня, Миккель!

– Сначала успокойся.

– Я спокойна.

Маш и впрямь выглядела спокойной, о недавнем приступе ярости напоминала лишь неестественная бледность ее лица, проступившая сквозь загар. Да еще раздутые, как у Саладина, ноздри.

– Чуть не угробила эту шмакодявку, – Миш попытался улыбнуться. – Только этого нам не хватало.

– Одной больше, одной меньше – какая разница? Мы же все равно убийцы, как утверждает эта дрянь.

Ничего еще не кончилось, с ужасом поняла Белка. Она лишь получила небольшую передышку, но ничего не кончилось. И Миша тоже нельзя считать союзником: как бы он ни сопротивлялся решениям Маш, в конечном итоге все равно принимает ее сторону. Их связь – это связь детей, которым даже знакомиться не пришлось, они были друг у друга всегда. Сквозь прозрачные перегородки в материнском чреве они наблюдали друг за другом подобием глаз. Старались прикоснуться друг к другу подобием рук, сплести подобия ног. Они видели себя разными – набором нейронов, земноводными, едва оформившимися млекопитающими. Их ничем не удивишь, у них нет тайн друг от друга. Они вместе выбрались наружу – Маш чуть раньше, как самая смелая из двоих, самая отчаянная; но и Миш, прикрывавший тылы, особо не задержался. Никому не дано вклиниться между ними и разорвать эту нутряную связь, эту зависимость. Тут бессильны даже боги, даже кузнечики, что уж говорить о Белке?…