Виктория Платова - Она уже мертва

Днем Сережа ходит в майке или в футболке – дни стоят жаркие. Прохлада опускается лишь по ночам, а по ночам Белка Сережу не видит: она спит у себя в шкиперской. А в тот единственный раз, когда Повелитель кузнечиков навестил ее, он был… В чем же он был? Кажется, в рубашке с длинными рукавами. Или – в свитере? Точного ответа нет, и эта неопределенность мучает Белку. Ей не нравится свитер, не нравится запах, исходящий от него, – и почему только дурацкий комок шерсти не вывесил предупреждение «Не тронь меня!»? Старинному линейному фрегату и тарелке можно, так почему свитеру нельзя?…

Внезапно появившийся Сережа застал Белку в кульминационной фазе борьбы со свитером: выскользнуть из него оказалось сложнее, чем попасть. Шерсть царапалась и покусывала запястья, длинный ворот змеей обвивал шею, которая все еще немного болела после натиска теннисной туфли. Белка почти выбилась из сил, когда услышала Сережин голос:

– Эй? Кто здесь?

– Я, – пискнула она.

– Кто «я»?

– Белка.

И трех секунд не прошло, как девочка оказалась на свободе. И увидела перед собой лицо Сережи: взволнованное и грустное.

– Привет, красотка девушка! Ты что здесь делаешь?

– Я ждала тебя. И я не красотка-девушка.

– Нет? – Сережа попытался улыбнуться, но получилось плохо: уголки губ так и остались опущенными, а глаза… Глаза не смотрели на Белку, они обшаривали пространство вокруг нее.

– Нет. Ты разве не знаешь, что такое «красотка-девушка»?

– Просвети.

– Это стрекоза. Живет по берегам рек. Она маленькая, но красивая. Потому и называется – красотка.

– Тебе откуда известно?

– Ха! Мой папа – энтомолог, ты разве забыл?

– С красоткой понятно, – Сережины глаза все никак не могли сосредоточиться на Белке. – А девушка? Ведь не все стрекозы девушки? Наверное, и парни попадаются?

У нее не было ответа на этот простой вопрос, но Сережа и не ждал ответа. Он сложил в две отдельные стопки книжки и тетради и теперь раздумывал, что делать со свитером. Вернее, Белке показалось, что он раздумывает. К свитеру ее божество так и не прикоснулось.

– Он неудобный, – сказала Белка.

– Кто?

– Твой свитер.

– Вообще-то он не мой, – Повелитель кузнечиков посмотрел на нее в упор – наконец-то! – Где ты его нашла?

– Здесь.

– Понятия не имею, откуда он взялся. Впервые его вижу.

Белка обрадовалась и расстроилась одновременно: ну, конечно, такая ужасная, плохо пахнущая вещь не может принадлежать Сереже, а она поступила, как дура, облачившись в подобную гадость. Руки до сих пор горят от шерстяных прикосновений, – и это плохо. Но Сережа здесь, с ней, – и это хорошо. Это – самое лучшее, что может быть.

– Наверное, Лёка оставил, – осторожно сказал Сережа. – У Лёки в мастерской полно старых шмоток.

– Он плохо пахнет, – пожаловалась Белка.

– Еще бы! Может, он сто лет здесь валяется. Или двести. Вот и отсырел. Ну да черт с ним, со свитером.

– Ага.

– Ты грустная. И глаза красные. Что-то случилось?

Что-то случилось. Разве произошедшее с Лазарем не в счет? Разве это не повод для грусти? – странный-странный Сережа! И глаза у него странные, совсем не такие, какими она увидела их впервые. Скала, по которой струился водопад, растрескалась и обледенела, плющ пожух, а маленькие ящерицы, маленькие птички и маленькие лемуры покинули насиженное место, – и Белка их понимает. Эти нежные существа не в состоянии переносить холод. Ведь глаза у Сережи холодные, подернутые инеем. И это резко контрастирует с его участливым голосом.

Белка так испугалась, что даже не нашлась, что ответить. Конечно, она могла пожаловаться на Маш, но это означало бы косвенно обвинить в своих неприятностях Сережу. Не расскажи он обо всем, что случилось на пляже, Парвати – не было бы и ширмы, за которой так неудачно спряталась Белка. И всей последующей сцены, и кухни, и теннисной туфли.

Нет-нет! Сережа ни в чем не виноват!

– Все будет в порядке, ты слышишь, Бельч? Ты веришь мне?

Она шмыгнула носом и кивнула головой – «да, я верю». И в ту же секунду Сережа крепко обнял ее и прижал к себе. И снова забил водопад в оттаявшей скале, а увядший было плющ выбросил сразу с десяток молодых сочных побегов. И вернулись на свои места маленькие птички и маленькие ящерицы – все-все-все. Но прежде чем спрятаться в прохладных струях, малыши на секунду коснулись хвостами и крыльями Белкиного живота, и от этого невесомого касания она затрепетала. Вскоре к ящерицам и птичкам присоединились крошки-лемуры – те еще шутники, те еще непоседы. Им не терпелось поиграть, хоть во что-нибудь: хоть в футбол, хоть в лапту, хоть в йо-йо… Но внутри у Белки не поместятся ни футбольный мяч, ни бита для лапты, разве что два маленьких диска на резинке. Это и есть йо-йо. Но сейчас, когда Сережа обнимает ее, а лемуры начали свою игру, йо-йо – ее собственное сердце, ничто иное. Оно мечется в теле, подпрыгивает, падает, снова взмывает ввысь, никогда раньше Белка не испытывала таких приятных, таких острых и сладких головокружительных ощущений.

– Я люблю тебя, Сережа! – уткнувшись губами ему в футболку, говорит она.

– Я тоже люблю тебя, малыш.

Э-э, нет.

Она – не малыш. Малыши – это птички, и ящерицы, и беззаботные лемуры. Любовь, которую можно испытывать к малышам, отдает снисходительностью. А снисходительность Белке не нужна, в гробу она видела снисходительность.

– Ты не понял, Сережа. Я люблю тебя.

Сережа мягко отстраняет Белку и заглядывает ей в глаза. Какое счастье, что все снова оказались на своих местах – и скала, и зеленый плющ, и веселый болтун-водопад, и птички, и ящерицы. Лемуры тоже присоединились к ним, но тогда… Кто играет с ее сердцем, ни с того ни с сего превратившимся в йо-йо?

Никто.

Оно мечется по телу само по себе, и никакой резинке, никакой веревке его не удержать.

– Я люблю тебя, – шепотом повторяет Белка.

Шепотом, потому что боится разомкнуть губы – вдруг сердце вылетит изо рта, и что тогда прикажете делать? Как прикажете жить?

– Мы обязательно поговорим об этом, – беззвучно смеется Сережа. – Но позже.

– Когда ты приедешь ко мне в Ленинград?

– Когда ты немного подрастешь.

– Немного – это сколько?

– Ну… Не знаю. Лет пять. А лучше – десять, для верности.

Белка в растерянности оглядывается по сторонам, как будто хочет разглядеть точку отсчета злосчастных пяти лет. Если двигаться вниз – обязательно упрешься в цветущий красный саксаул и грузовичок Байрамгельды. И в самого Байрамгельды, который пять лет назад и не думал умирать, а потом – в одночасье – взял и умер. А если устремиться вверх… Вверху Белку будут поджидать теннисные туфли, ведь через пять лет ей будет столько, сколько сейчас Маш.

Совсем несложная арифметика.