Питигрилли - Пожиратель женщин

— Возмутительно!

Муж взял книгу и сам начал читать выдержки из нее.

— Какая чепуха! Согласись, что это глупо! «Навещай своих родственников только в дни похорон. И по возможности не допускай их появления в твоем доме при тех же обстоятельствах». Разве это не глупо?

— Не нахожу этого.

— А вот это: «Те, кто не знает, как им убить время, не замечают, как время убивает их». Сколько претензий у этого Амбарда! Пытается сообщить нам нечто новое и в то же время не знает, что под солнцем ничего нового нет.

— А ты, — отвечала Кончита, — видно, полагаешь, что сам сообщаешь мне нечто новое, говоря о том, что под солнцем ничего нового нет.

— Как ты защищаешь его!

— Я вовсе не защищаю его. Но ты несправедлив по отношению к нему.

— Я справедлив. Писатель, который осмеливается произнести следующую фразу: «Бить женщину — это гнусность, но бить возлюбленную — большое искусство», не заслуживает снисхождения. Весьма вероятно, что мне придется заняться этой книгой по долгу службы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что предстоит наложение ареста на эту книгу и возбуждение процесса по обвинению в нарушении общественной нравственности. Это будет хорошим уроком для такого молодца.

— Доедай свою фасоль и вытри сюртук, — закончила спор Кончита.

Судья наклонил голову и взглянул на лацкан. Затем он старательно вытер его. Кончита пристально смотрела на этого человека и мысленно собирала все оскорбительное, что только можно было собрать и бросить ему в лицо. И все это объединилось в одном-единственном и ненавистном слове:

— Муж!

В тот же вечер все общество, по своему обыкновению, собралось в доме судьи, где играли в рулетку. На этот раз компания увеличилась присутствием клерикального депутата. Однако, этот депутат к книгам Пабло Амбарда относился терпимо, потому что полагал, что они несколько освежают умы.

Когда муж Кончиты громко провозгласил: «Это не литература, а гнусность!», он поспешил присоединиться к кружку, собравшемуся вокруг говорившего, и спросил, в чем дело.

Муж Кончиты предложил его вниманию отчеркнутые места, привлекая к экспертизе и следователя. Однако следователя не вполне убедили доводы мужа Кончиты, и тогда последний стал читать вслух выдержки, которые должны были устранить последние сомнения.

«Женщина, любовник которой ежемесячно теряет в весе десять килограммов, заслуживает всемерного уважения».

— Это непристойно!

Все промолчали.

Чтение продолжалось:

«Вместо судей и присяжных следовало бы обходиться мешком с черными и белыми бобами. В зависимости от того, какого цвета оказались бы вытащенные наугад бобы, следовало бы выносить оправдательный или обвинительный приговор. Это новшество в большей степени сократило бы время и силы, затрачиваемые на совершение правосудия, ничего при этом не изменив».

— Вот видите, он не щадит даже правосудия!

И остальные судьи, в том числе и тот, который несколько дней назад сказал, что «единственная азартная игра — это уголовный кодекс», а также и тот, которому принадлежал афоризм: «Идти в суд в тех случаях, когда хочешь справедливости, так же нелепо, как идти к фотографу, когда болит зуб», — все тут же согласились с тем, что книга Амбарда безнравственна и непристойна.

На этот счет расхождений во мнениях не было. Следствием разговора явилось появление во всех книжных магазинах и библиотеках Булгомии представителей власти, изъявших вышеупомянутую книгу преступного содержания, Зато остальные романы того же автора стали браться с боя, — так говорят о книгах в тех случаях, когда, по странной случайности, их начинают покупать и на них появляется спрос.

Бедная Кончита с волнением ожидала судебного процесса, без конца спрашивая себя, какая участь ожидает Пабло.

Ночь, проведенная в постели Пабло, была ее единственным прегрешением. Женщины, даже в тех случаях, когда они много грешат, имеют всего лишь одно прегрешение на своей совести, именно то, о котором они вспоминают. Кончита и не вспомнила бы об этом, если бы не наложенный на книгу запрет и предстоящий процесс, — из-за этих обстоятельств она стала вспоминать Пабло в любой час дня и во многие часы ночи. Постепенно в ее сознании снова предстали события той ночи — встреча в поезде, блуждание по отелям, бой часов, напоминавший о Вестминстерском аббатстве, и все то, что за этим последовало.

Она не полюбила Пабло, но она не могла забыть его. Она изменила с ним всего лишь раз, и когда он предложил ей снова навестить его, Кончита отказала. Быть может, из страха, что после повторного пребывания в его доме она полюбит его, а быть может, и из страха, что не сможет полюбить его и только испортит оставшееся после первой проведенной с ним ночи впечатление.

И все же разобраться в своих чувствах было не в силах Кончиты. К этому выводу она пришла в ожидании судебного процесса, волнуясь за его исход и за судьбу Пабло.

Могла бы она волноваться, если бы она его не любила?

«Боже, до чего я глупа! — подумала она. — Я совсем забыла о том, что на свете существует еще и дружба. Я страдаю потому, что чувствую к нему расположение, как сестра к брату».

За несколько дней до процесса они встретились.

Пабло был в скверном настроении, весь этот шум был ему противен, как и все, что было безвкусно, а Кончита, в свою очередь, чувствовала за собой вину, — ведь именно она своими неосторожными похвалами привлекла внимание мужа к книгам Пабло и дала зародиться ревности в его душе.

Муж интуитивно чувствовал, что этот человек, которого он совершенно не знал и представление о котором имел лишь по книгам, может представлять опасность его супружескому счастью.

После того, как на книгу был наложен запрет, а против Пабло возбуждено дело, супруг, возвратившись домой, гордо сообщил, что он лично будет поддерживать обвинение в этом деле.

— И что же?

— Ты услышишь, что я думаю об этой литературе, предназначенной для страдающих бессилием старичков, распущенных девиц и элегантных домов терпимости.

— А кто будет судить?

Муж назвал имена судей. Председательствовать должен был старый судья, у которого играли в рулетку, большой специалист по малолетним, ликерам и вольностям языка, отлично совмещавший все это с председательством в обществе борьбы с порнографией, алкоголизмом и прочим злом.

Судья при исполнении служебных обязанностей и судья в частной жизни были настолько непохожи и несовместимы, что Кончите никогда бы не пришло в голову просить его о снисхождении для Пабло Амбарда.

Если бы судья мог, вынося приговор, рассуждать так, как Он рассуждал ночью за рулеткой, то не было бы никаких сомнений в том, что Пабло оправдают. Но этот человек, который ни во что не верил, во имя охраны общественной морали должен был охранять то, во что верили другие. Просить его было бесполезно. Пабло ожидал обвинительный приговор, вынесенный ему тем же самым судьей, который в частной жизни восхищался им, соглашался с ним, а порой и превосходил его по смелости мысли.