Инна Бачинская - Два путника в ночи

– И ты? – удивилась Людмила. – И не жаль тебе денег?

– Отвечаю! – Антон вздернула подбородок. – Я никогда больше сюда не приеду и поэтому хочу… эта… вынести отсюда все…

– Все самое ценное, – подсказала Римма.

– Вот именно! А что, нельзя?

– Можно, можно. И даже нужно! Иди, потом расскажешь, – сказала примирительно Людмила.

– А мы тебе – про «Камасутру», – добавила Римма.

– Очень надо! – буркнула Антон.

Они познакомились в молодежном спортивном лагере двенадцать лет назад. Римма попала туда случайно – подвернулась путевка, и отпуск был на носу, хотя спорт интересовал ее мало. Скорее спортсмены. С Людмилой она подружилась еще по дороге во Владинку, где располагался лагерь. Что было удивительно, ибо в силу высокомерия, нетерпимости и «раздвоенного язычка», по выражению одного из пострадавших, Римма плохо сходилась с людьми. Дружба предполагает усилия, а ей было лень. Но дружить с Людмилой было легко. Была она мягкого нрава, спокойной и приятной девушкой, похожей на ангелочка в кудряшках с бабушкиных рождественских открыток – пухлые щеки, маленький ротик и круглые фарфоровой голубизны глаза. Они и поселились в одной палатке.

Антонина присоединилась к ним в самом конце их лагерной жизни. Или «срока»? «Срок» и «лагерь» слова почти родственные. Она не могла присоединиться раньше, так как, будучи лидером, хоть и неформальным, с сильно развитым классовым инстинктом, презирала пассивно-безыдейное «болото». А Римма и Людмила как раз и были тем самым болотом.

Антонина стремилась в лидеры, но… Что такое лидер? Это – широта натуры, видение перспективы, беспринципность и слабое представление о морали, что, собственно, одно и то же. Антонина же была мелочно-принципиальна, честна до идиотизма, труслива и обладала гипертрофированным чувством долга. Ее постоянно выбирали в различные комитеты и комиссии, от которых все остальные открещивались всеми правдами и неправдами. Ей нравилось организовывать, стоять во главе, призывать, составлять планы мероприятий и отчеты. Бесценный в коллективе человек! Коллеги использовали ее на всю катушку, но при этом, мягко выражаясь, недолюбливали. Не любить того, кого стрижешь, заложено в человеческой натуре, не так ли?

Римму Антонина сразу же возненавидела за нежелание вскакивать с постели в семь утра и радостно бежать на зарядку.

– Зарядка? – спросила Римма в первый же день, когда Людмила попыталась растолкать ее. – Что я, идиотка? – Она перевернулась на другой бок, снова уснула и, щурясь на солнце, выползла из палатки только к обеду.

Там были и другие, презирающие зарядку, люди-совы, но именно на Римму обрушился гнев Антонины. На собрании отряда она взяла слово и сказала, что есть здесь отдельные личности, которые позорят… приехали, понимаешь, заняли место… на их месте другие бы! Парадокс!

Антонина не была оратором в отличие от лидера, который должен уметь говорить или хотя бы приказывать. Увы, ни того, ни другого от матери-природы ей не обломилось.

– Нашего Антона, – говорила Римма, – нельзя перебивать, а надо слушать очень внимательно и до самого конца, а потом уже соображать насчет смысла.

Антонину всегда и везде звали Антоном – и в детстве, когда она училась в школе, и в пединституте, и снова в школе, где она проходила практику, готовясь стать учительницей младших классов. Ко всему миру она относилась, как к неразумным первоклашкам, которых надо все время учить и направлять.

Молодежь в их лагере подобралась легкомысленная, горластая, недисциплинированная, и работы с ней был непочатый край. Антонина засучила рукава, подобрала себе парочку активистов и принялась составлять планы мероприятий, выпускать стенгазету, устраивать вечера самодеятельности, походы в лес, а также сочинять речевки и приветствия.

– Наша затейница, – называла ее Римма. – Железный Феликс! Красные бригады! Не буду ни танцевать, ни петь хором! – отвечала она на приставания Антона, которая считала своим долгом вовлечь «болото» в жизнь коллектива. – Принципиально! Не хочу и не буду.

Антонина презирала Римму за избыток косметики, сбивающие с ног парфюмы, неуместные открытые платья вместо спортивных штанов и маек, но, тем не менее, с болезненным любопытством, исподтишка рассматривала ее.

Потом Антон отравилась.

– Это не я! Честное слово! – уверяла всех Римма. – Это она сама! Волчьими ягодами или мухоморами, во время похода.

Антонина пролежала три дня с температурой у себя в палатке. Молодежь тем временем потеряла всякое представление о приличиях, морали и порядке, а также о дне и ночи – днем спала, ночью – гуляла, если не чего похуже.

– Пошли, проведаем Антона, – предложила Людмила.

– Она еще жива? – удивилась Римма.

– Римма, перестань, – сказала Людмила. – Ей уже лучше. Я ее все время навещаю.

– А я при чем?

– Она о тебе спрашивала.

– Она? Обо мне? – не поверила Римма. – Ну, тогда пошли!

Антон лежала у себя в палатке, раздумывая о неблагодарности окружающих, бледная, несчастная, с синяками под глазами.

– Садитесь, девочки, – сказала она слабым голосом.

Девочки сели. Наступило молчание. Никто не знал, что сказать.

– Ну, как ты? – спросила Людмила.

– Уже лучше, – обиженно ответила Антон. Сегодня к ней еще никто не приходил. – А как вы? («Без меня?» – угадывалось в вопросе.)

– Ты хорошо выглядишь, – сказала Римма. – Бледность тебе к лицу.

Людмила ткнула ее локтем. Антон подозрительно уставилась на Римму, ожидая очередной гадости.

– Честное слово! Знаешь, – загорелась она вдруг, – а давай, я сделаю тебе лицо! – Импульсивность была свойственна ее натуре. – Я сейчас! – Она помчалась к себе в палатку.

– Не надо, – укоризненно сказала Антон, едва слышно, показывая, как ей плохо и совсем не до глупостей.

– Надо! Спокуха!

Римма плюхнулась на Антонову раскладушку. Антон отодвинулась к стенке и перестала дышать. А Римма принялась доставать из косметички блестящие тюбики, коробочки и кисточки и раскладывать их на табуретке.

И произошло великое падение! Минут через двадцать Римма вручила Антону зеркало. Антон, умирая от любопытства, заглянула туда и увидела незнакомую женщину. Она рассматривала себя со странным чувством… не без удовольствия, однако. Любая женщина, даже такая, как Антон, обладает инстинктивным желанием нравиться.

– Очень ярко, – пробормотала она наконец. Это было капитуляцией.

– Очень мило, – сказала Людмила. – Мне лично нравится. Ты стала такая хорошенькая!

Добрая Людмила принадлежала к тем немногим женщинам, которые вполне искренне могли похвалить костюм или прическу другой, не испытывая при этом ни зависти, ни ревности.

– Это тебе! – великодушно сказала Римма, вываливая в тумбочку Антона добрую половину блестящих тюбиков. – Дарю!