Инна Бачинская - Два путника в ночи

– Не согласна, – пробормотала я. – Если я что-то видела, то я это действительно видела, а не просто думаю, что видела.

Я сидела за своим новым письменным столом, переводила статью из американского журнала и параллельно раздумывала над убийством генеральши Медведевой. Пообщавшись накануне с соседями, я перебирала в памяти подробности услышанного.

Пятеро неизвестных, о которых говорили соседи. Вопрос – можно ли им верить? Пятеро неизвестных вошли в тот вечер в подъезд примерно с шести до одиннадцати.

Я откладываю в сторону американский журнал. Что там статья ученой американской женщины Элизабет Лофтус! Тут дела поинтереснее. Пятеро. Я достаю из ящика стола блокнот с оперативной информацией. Надо бы магнитофон… Но магнитофона нет, а записывать во время бесед мне не хотелось, чтобы не нарушить доверительной атмосферы, а потому пришлось делать заметки уже потом, по памяти, сидя на скамейке во дворе. Непрофессионально, но, увы, ничего не поделаешь – действовать надо быстро. В глубине души я испытывала угрызения совести «путаясь под ногами у следствия», как выразился однажды Кузнецов, но истина дороже.

Среди пятерых «засветившихся»… я с трудом разбираю закорючки в блокноте. Мужчина и женщина – их видела учительница Елена Архиповна из первой квартиры. Окно ее кухни выходит во двор, и ей видно, кто входит в подъезд. Их же видел профессор Максимилиан Павлович, возвращающийся из булочной, куда ходил за свежим хлебом. Хлеб привозят в шесть. Время примерно совпадает – между шестью и семью. Елена Архиповна говорит, что у парня длинные волосы и был он брит, а девушка была в жакете из норки.

А еще учительница видела девушку с косой, около семи, в светлой куртке и джинсах. Девушка вошла в подъезд, лица ее она разглядеть не успела.

Пенсионер-инвалид из третьей квартиры, Михаил Евсеевич, видел сразу троих. Мальчонок (sic!) вышел из подъезда в семь тридцать. В американской красной шапочке с козырьком и светлой куртке. Лет семнадцати-восемнадцати. Лица он не рассмотрел, было уже темно, а кроме того, мальчонок очень спешил, почти бежал.

В восемь вышел мужчина с плоским чемоданчиком. Разведка доносит, что это амант Клавдии Ивановны из седьмой, которая скромно об этом умолчала, но все и так знают.

Была еще одна женщина в белом пальто, ее видела соседка из одиннадцатой, когда спускалась по лестнице. Они столкнулись на первом этаже. Женщина в белом сделала вид, что рассматривает номера квартир, а когда увидела ее, сразу побежала наверх, на второй этаж. Похоже, из таких … Соседка понизила голос до шепота и выразительно подняла бровь…

Итак, удалось установить, что троих из вышеперечисленных – пару и мужчину с плоским чемоданчиком – видели также уходящими. Женщину в белом – из таких, – которая, видимо, осталась на ночь, и девушку в светлой курточке с косой уходящими никто не видел. Зато нарисовался бегущий мальчонок в бейсбольной шапочке, которого не видели входящим.

С Клавдией Ивановной из седьмой квартиры я познакомилась во дворе. Она сидела на лавочке у подъезда и скучала. Я подсела и представилась. Сказала, что веду следствие по делу об убийстве генеральши Медведевой. Я с таким же успехом могла назвать себя принцессой Монако – услышав волшебное слово «следствие», Клавдия Ивановна тут же выложила все, что знала. Начиная с того момента, как ей в дверь позвонила незнакомая женщина, которая оказалась массажисткой, которой не открыли дверь! И как они, соседи, обеспокоенные тем, что Лидия Романовна, Царствие ей Небесное, не отзывается на звонки, решили открыть дверь запасным ключом, опасаясь повторения сердечного приступа, который имел место быть совсем недавно, и «Скорую» вызывала артистка. Лидия Романовна, бедняжка, жила одна.

– Правда, к ней ходил… друг, – Клавдия Ивановна опускает глаза и понижает голос, – молодой человек по имени Игорь Полунин, который работает в туристическом бюро на улице Вознесенская, 32. Из молодых, да ранний! Лидия Романовна, конечно, богатая женщина была и доброты ангельской, вот многие и пользовались. Я ей, бывало, говорю: Лидия Романовна, голубушка, уж очень вы доверчивая, в наше время так нельзя. А он чуть не каждый день околачивался. То утром забежит, то вечером. А иногда… до утра оставался! – Клавдия Ивановна потупляет взор. – Правда, здоровался всегда, врать не буду. Воспитанный, ничего не скажешь. И актриса тоже примазывалась, кошка драная. Вся в морщинах, а туда же, в молоденькую заигралась. Как намажется, как наденет платье все насквозь прозрачное, ножки-спички светятся, как на рентгене, губки бантиком сложит – девочка, прости, господи! Мне говорит как-то, милочка, где тут у вас аптека поблизости? Ну, я ей ответила! Милочка, говорю, у нас тут нет аптеки поблизости. А она ничего не поняла, спасибо, говорит, а как же вы тут без аптеки живете? Так и живем, говорю, мучаемся, в соседний город ездиим. Эллой зовут. Элла – и все! Девочка! Ни богу свечка, ни черту кочерга. Лидия Романовна мне бывало говорит: если бы вы только знали, Клавдия Ивановна, как я устала! С Эллой так трудно, так трудно… Но ничего не поделаешь – подруга детства. А друзей, как говорится, не выбирают. И физик, еще один друг детства. Алкоголик!

Клавдия Ивановна с ходу переключилась на нового персонажа. Я хотела было вклиниться с вопросом, но не успела.

– Пьет, как лошадь! Жена его бросила, живет бобылем, ни сготовить, ни постирать. Я по-доброму ему – продукты, говорю, у нас в магазине подешевле, могу и на вас взять. А он говорит: не нужно, не трудитесь, мадам, я как-нибудь сам. Сам так сам. Была бы честь предложена! Манер никаких, вечно ухмылка, вроде ни в грош тебя не ставит. Я даже как-то сказала Лидии Романовне, что, мол, не понимаю, учитель вроде, культурный человек, а манер никаких. Мятый ходит, табачищем несет, черный с перепою, ужас!

Один Паперный Аркадий Семенович душа-человек был, да утонул в Евпатории. С молоденькой ездил на курорты, вот вам и пожалуйста – доездился!

Клавдия Ивановна говорит и говорит, и в какой-то момент я с ужасом чувствую, что засыпаю. Я смотрю на шевелящиеся губы, без пауз выбрасывающие слова, усики над верхней губой, близко посаженные глаза – круглые, похожие на ягоды черной смородины, и густые черные брови, и мне начинает казаться, что передо мной не живой человек, а механическая говорящая кукла. Скулы у меня ломит от желания зевнуть всласть, с подвыванием, как зевает соседский спаниель Кеша.

Я сжимаю кулаки. Ногти впиваются в ладони. И вдруг наступает тишина. Клавдия Ивановна переводит дух. И я успеваю вклиниться с вопросом! Я задаю ей вопрос о чужих, которых, возможно, она видела в день убийства. К моему изумлению, Клавдия Ивановна как бы смущается, розовеет и с сожалением признается, что в тот самый день у нее болела голова и она не вставала. А как же амант с плоским чемоданчиком?