Инна Бачинская - Два путника в ночи

Я брела по улице, повторяя про себя:

– Почему?

Старик мог узнать этого человека, так как видел его раньше. Мог? Мог. Но… необязательно. Возможно, он увидел его выходящим из подъезда… и тот просто перестраховался. Так кто же он такой? Бандит? Мафиози? Наемный убийца? Возможно, его попросили зайти в опечатанную квартиру генеральши и взять… что-то. Что? Золото? Камни? Бумаги?

«Надеюсь, Кузнецов тоже додумается до этого, – подумала я. – А мы пока поговорим с друзьями детства и попытаемся узнать у них, какие ценности хранились у покойной генеральши Медведевой».

…Жилище учителя физики Петра Петровича Трембача напоминало логово зверя. Старинная общая квартира, своеобразный коммунальный музей со всеми его прелестями – грязным обшарпанным коридором, захламленным донельзя, с непременным старым цинковым корытом, детской коляской, пачками старых пожелтевших газет и журналов «времен Очакова и покоренья Крыма», перевязанных бечевкой; разношерстной одеждой, горбато повисшей на безразмерной вешалке во всю длину коридора; горами обуви. Тусклая лампочка комариком звенела под потолком. Запах курятника, пропитавший пространство коридора, ставил точку в сюрреалистической картине заброшенного человеческого жилья.

Трембачу принадлежала большая угловая комната, где было очень накурено, но, против ожидания, довольно уютно – много книг в застекленных шкафах, компьютер на громадном письменном столе, две картины на стене – пейзажи маслом: романтические развалины и речной утес. Большая низкая тахта, служащая хозяину также и постелью, на ней – пара ковровых подушек и аккуратно сложенный клетчатый зеленый с черным плед. Обстановка говорила о том, что хозяин квартиры был человеком не совсем потерянным для общества, как можно было бы заключить со слов усатой Клавдии Ивановны.

– Я уже докладывал насчет алиби, – сообщил Трембач, когда они уселись за стол. – Был в деревне, друг у меня там, в фермеры подался. Давно звал проветриться, а я все никак. Деревню еще со студенческих времен не люблю, а тут взял да поехал. А вы кем будете? – спросил он запоздало.

Общаться с женщинами намного проще – они доверчивы, любопытны и меньше всего интересуются какой-то бумажной ерундой. В отличие от мужчин. Я почувствовала, что краснею, и промямлила:

– Я представляю частное бюро.

– Частное? – заинтересовался Трембач. – Частное детективное бюро? А вы, стало быть, частный детектив?

Я поежилась под его насмешливым взглядом. Петр Петрович не был из себя красавцем, не поражал здоровьем, скорее наоборот, был невелик ростом, сутуловат, ликом смугл, покашливал, как всякий давно и много курящий человек, но вот было в нем что-то – то ли затаенная усмешка в темных глазах, то ли скрытая сила какая-то, интеллект, уверенность в себе, а только чувствовала я себя довольно неуютно. Мне казалось, он видит меня насквозь. Я собиралась уже ответить, что да, частный детектив, но Трембач сказал:

– Люблю детективы. Вернее, любил. Перестал читать, к сожалению.

– Почему? – Я перевела дух.

– Старый стал, матерый, все знаю наперед. Убийцу с третьей страницы угадываю. Да и некого читать стало. Старых авторов всех перечитал, а новые пишут скоро, неряшливо… язык дрянной. Все думаю: а не взяться ли самому за перо, сочинить роман века да и закинуть в Интернет?! Там много таких, как я, у которых нет ни денег, ни спонсора на издание своего творения. Так что же вас интересует, милая барышня?

Он смотрел мне в глаза, улыбался. Я невольно улыбнулась в ответ и подумала, что у него приятная манера держаться и хорошая улыбка.

– Расскажите о Лидии Романовне Медведевой.

– О Лиде? – он задумчиво поскреб подбородок. – Что ж рассказывать-то? Меня уже спрашивали ваши коллеги из государственного ведомства. Или, по-вашему, полагается говорить «допрашивали»? Лида, конечно, личность была. Личность! Всего в ней было с лишком – характера, жесткости, красоты. Хороша была, чертовка! Королевских кровей и стàтей. Таких, как Лида, – одна на миллион, да и то поискать! Но… и стерва была, ничего не попишешь. Первостатейная! Я – за правду! – Он приложил руки к груди. – Никогда не соглашусь, что о мертвых ничего, кроме хорошего, – ерунда полнейшая. Лида была личностью, со своими плюсами и минусами, и незачем притворяться, что были кругом одни лишь плюсы. Вот, например, над Элкой любила издеваться. Элка – общая подруга детства, убогая. Мы все из одной школы – средней городской номер два. Даже подумать страшно, как быстро летит время! Элка – актриса, с позволения сказать, закончила театральное училище, подвизается в местном ТЮЗе. На ролях пажей, несознательных подростков и положительных отличников. Ничтожество, правда, полное, что в жизни, что на сцене, но все ж человек. Она при Лиде клоуном была, шутихой, дурой при коронованой особе. Из кожи вон лезла, оригинальничала, чтобы хоть немного дотянуться до Лидуськи, как она ее называла.

Мой бывший ученик рассказывал – он в театре осветителем работает, – как она хвастала дружбой с генеральшей. Описывала приемы, наряды гостей, причем привирала изрядно и важничала. Да что там Элла… Элла – она и есть Элла. Всем голову заморочила своими предсказаниями. Прорицательница! Маски у Лиды все выпрашивала. Лида с покойным генералом много ездили по свету, привезли из Африки, если не ошибаюсь, три черные маски, жуть невозможная, приснится ночью – закричишь! А ведь напророчила, ведьма, и права оказалась. – Он замолчал и задумался. Я тоже молчала, недоумевая, речи Трембача казались мне странными.

– Представляете, она нам всем предсказала смерть до исхода этого года. Даже интересно – сбудется или нет…

Он смотрел на меня, как мне показалось, с надеждой, словно приглашая посмеяться над абсурдностью сказанного. Я, озадаченная, не знала, что сказать, и промолчала, только хмыкнула неопределенно.

– Аркаша над ней смеялся… это наш четвертый в покере. Не одноклассник, но человек хороший, администратор филармонии. Говорил: тебе, Эллочка, мужских гормонов не хватает, вот и лезет в голову всякая чушь. Ты бы лучше замуж шла или героя-любовника завела.

Веселый был Аркашка, смеялся все, анекдоты травил. Жизнь любил и женщин, они вечно вокруг него крутились… Ваш брат, женщины, веселых любит. – Трембач снова замолчал и задумался. – Элла меня не особенно жаловала, а его – так просто ненавидела. А Лидка, стервида, их стравливала. И наслаждалась, когда Элка начинала беситься. А та чуть не плачет, бывало, а ответить достойно не может по причине общей заторможенности. Ну и начинает нести свой обычный вздор о судьбе, предназначении и воздаянии. Здесь она дока была. Вы извините, что я так о них – Лидка, Аркашка! Мы вместе уже, знаете, сколько? Столько и не живут! – Он хмыкнул. – Но, как ни крути, а двоих уж нет – Аркаши и Лиды. Я, конечно, ни в какую чертовщину не верю. То есть я допускаю, что в определенных культах, вуду, например, можно убить силой внушения. Я – убежденный материалист, поверьте, воспитанный на диалектике, но наступает момент, и начинаешь понимать, что не все так просто под луной, что есть явления, необъяснимые с точки зрения наших жалких пяти чувств или нашей, не менее жалкой, науки. Есть другое знание, доступное избранным, да и то лишь на физиологическом уровне – как будто дикаря научили нажимать кнопку и включать машину. Он знает, что нужно делать, чтобы включить, а что за машина, кто построил – неизвестно. Вот и вся избранность.