Инна Бачинская - Ошибка Бога Времени

«Интересно, что скажет Ирка?» – подумала Юля.

Ирка пыталась знакомить ее с друзьями Марика.

– Не будь дурой, Юлька, – убеждала она, – лучшие годы уходят! Последние солнечные деньки! Подумай о себе, кончай реветь! Жизнь – это подарок, и не надо от него отказываться. На твоем месте Женька давно уже был бы с бабой. Все там будем. У тебя есть деньги, а деньги – это убойная сила. Хочешь, поехали в Италию или на Багамы… Посмотри, на кого ты похожа! Да ты должна выглядеть так, чтобы все кругом говорили: это жена Евгения Антоновича, а не убитая горем несчастная вдова. Тебя не должны жалеть, а ты прямо напрашиваешься, сплошные сопли. Когда ты в последний раз смотрела на себя в зеркало? Красила губы? У тебя взгляд побитой собаки. Пошли купим тебе новую шмотку!

Юлия привыкла к Ирке, как наркоман привыкает к зелью. Разумом вроде понимает, что отрава и не надо бы, а все равно тянется. Ей не хватало Иркиной бесшабашности, грубоватого юмора, ее словечек, городских сплетен, которыми она со вкусом делилась. А потом, друзей детства ведь не выбирают, правда?

– Откуда ты знаешь? – удивлялась Юлия, услышав очередную сплетню о романе их общего знакомого, отца семейства, со старшеклассницей, подружкой дочери.

– Все знают! – говорила Ирка.

– Я, например, не знаю!

– Потому что не интересуешься, тебе Женька весь мир застил.

«Что скажет Ирка?». Мысль о том, что от Ирки можно что-нибудь скрыть, даже не пришла Юлии в голову. Она сидела, глубоко задумавшись, улыбаясь своим мыслям…

– Павловна! – услышала она вдруг голос Лизы Игнатьевны и вздрогнула от неожиданности. – Сидишь, как засватанная! Может, заболела?

Лиза Игнатьевна смотрела на нее озабоченно и тяжело дышала. Плащ ее был расстегнут, голубая косынка с люрексом упала на плечи, клетчатая хозяйственная сумка стояла у ног на полу…

Лиза Игнатьевна была экономкой или, попросту, домработницей. Она знала Юлию с детства, знала ее родителей, так как много лет жила в соседнем доме. Лет восемь назад Юлия встретила ее на улице, и Лиза Игнатьевна рассказала, что живут они с сыном теперь в Посадовке, у ее старой тетки, а квартиру сдают, чтобы было чем расплатиться за разбитую машину. Сын был нетрезв и врезался в сарай на чужой машине, а теперь с горя и вовсе запил… А Надька, законная его, забрала внука Павлика и переехала к матери. А деньги, хочешь не хочешь, отдавать надо, а где взять? Пенсия у нее маленькая… Лиза Игнатьевна плакала и сморкалась, не стесняясь прохожих. И тогда Юлия предложила ей поработать у них, и Лиза Игнатьевна тотчас согласилась. А потом, когда они построили дом за городом, она переехала вместе с ними. В их доме у нее была своя комната. Была Лиза Игнатьевна крупной, тяжелой, охающей женщиной, но с работой справлялась. Весной нанимала рабочих на садово-огородные работы, приводила племянницу на генеральную уборку, стирку и мытье окон.

Последнее время она все чаще ночевала у тетки, которая стала совсем плоха.

– Ветер страшный, прямо с ног сбивает! – сообщила Лиза Игнатьевна, стаскивая тесный плащ. – И похолодало, прямо осень. А ведь только сентябрь… еще и бабье лето впереди. Я тебе молочка парного принесла, будешь? Только из-под коровы… Давай налью. Чем кофием с утра наливаться… с него лицо портится, а в молоке сила. А хочешь, козьего принесу? У бабы Лосихи козочка – загляденье, чистенькая, молоденькая, первый год с молоком, от клиентов отбоя нет, уже с утра машины, одна за одной. Давай?

Увидев отвращение на лице Юлии, старуха проворчала:

– Конечно, какое молоко? Разве ж можно? А зараза? А микроб? А в бутылках ваших одна химия. Я слышала, женщина с молочного комбината рассказывала, его из порошка разводят. Так налить?

– Налейте, – сказала Юлия, чтобы сделать ей приятное. – Полчашки.

Стараясь не дышать, она пила маленькими глотками теплое, пахнущее коровьим выменем, молоко. «Бр-р-р… ну и гадость!». Допив, поспешно отхлебнула остывший кофе.

– Как тетя?

– Ничего, получше будет, – отвечала Лиза Игнатьевна уже из кухни. – Смотрю на нее, ей в марте девяносто стукнуло, мало что соображает, смерти просит, мужа зовет. Витя, кричит, Витя, – это ее покойный муж, уже лет сорок, как помер, а ей кажется, что недавно. Они очень хорошо жили. Все Витя да Витя… – забери меня к себе! Сватались к ней, она еще молодая была, дом справный, а она все Витя да Витя… Вот и докуковалась… Одна осталась… Дети все – кто где, письмо на праздник пришлют да и все, а что с них взять? У них своя жизнь. Ничего не ценят, никогда спасибо не скажут, что ни дай, все мало… Вите все равно, а она жизнь свою перевела… – Лиза Игнатьевна говорила все это с тайным прицелом, переживая за Юлию. – Жизнь-то проходит быстро, оглянуться не успеешь, ан и прошла, – голос ее неторопливо журчал из кухни, перемежаемый звяканьем посуды. – Нельзя же так убиваться, а она, как ей получше станет, тащится из окна кидаться. Они в молодости в многоэтажке жили, на десятом этаже. Все забыла, а это помнит… и Витю своего помнит, помереть хочет, а смерть не торопится, зачем ей старость, когда молодые есть, солдатики в «горячих точках». О-хо-хо, жизнь… – шумно вздыхает она и крестится. – Отец Джон говорит, если тебе дадено жить, то живи! Не имеешь права век себе укорачивать… через мысли всякие. Отгоревала, отплакала – и хватит, знай меру. Ты женщина еще молодая, хорошая, все при тебе. И жить надо, и любови еще надо. Сын? Где он, тот сын? У него своя жизнь, а у тебя своя…

Лиза Игнатьевна говорит и говорит… В какой-то момент голос ее сливается со звуком льющейся из крана воды, стуком ножа, которым она режет овощи, и Юлия перестает воспринимать смысл. Мысли ее возвращаются ко вчерашнему вечеру… Она улыбается. Ветка дерева стучит в окно, просит впустить… «Неужели это было?» – думает она. Ее захлестывает такое острое желание жить, куда-то немедленно ехать, бежать, купить новое платье, яркую губную помаду, что-то делать, немедленно стать красивой. Позвонить косметичке Наташе, узнать, в какую она смену, записаться… Может, сделать новую прическу?

Мысли эти проносились в ее голове, но она не двигалась с места… Сейчас… сейчас… Ей было хорошо. Удивительное ощущение гармонии с окружающим миром и покой снизошли на нее. Стучит ветка в окно, как будто просится в дом. Льется вода из крана, бубнит Лиза Игнатьевна. Хочется купить новое платье и синие туфли с золотыми пряжками, о которых мечтала в детстве, а потом забыла. Остроносые. Снова в моде. Сейчас, сейчас…

– Ленка всегда дурой была. С молодости еще. Может, Петр и пьет через это, – бубнит Лиза Игнатьевна.

«Какая Ленка? – думает Юлия лениво. – Какая еще Ленка?»

– … то на проходную бегала, то карманы выворачивала, заначку искала… и на старости лет не поумнела, как была дурища, так и есть, прости господи! – Лиза Игнатьевна неторопливо, со вкусом, рассказывает очередную историю жизни очередной соседки. Таких историй у нее в запасе немерено. – Горбатого могила исправит, правильно умные люди говорят. И вот вчера идет она вечером со смены… а у Петра как раз получка. И видит: пристроилась вся их кодла к бочке с пивом, на углу проспекта Мира и бывшей Ленина. Она к нему на люд я х побоялась подойти – Петька мужик с норовом, обрубить может так, что не обрадуешься, – а побежала домой и раз – калитку на замок! У их в калитке замок, как в доме, от воров. Пусть, думает, на улице помается, пьянчуга проклятый. Ну, через час примерно заявился Петька. Хвать, а калитка на запоре. Он давай кулачищами молотить. Ленка, открой, орет, убью, зараза! А она ни гу-гу, носу не кажет, занавески на окнах закрыла, не слышит якобы. Ну, он постучал-постучал, да и полез через забор – авоську в зубы, чтоб не мешала, значит, и с самого верха сиганул уже на ту сторону, а авоська возьми да зацепись за гвоздь. Как рванет! У Петьки трех передних зубов как и не было! И не почувствовал даже! И доктора не надо, и без наркоза. Вот только что с зубами был, здоровый бугай, а вот тут одномоментно зубов лишился ни за что ни про что, слова толком сказать не может, только шипит и слюной брызгает. Он и не понял сразу, что к чему, а как очухался, пасть разинул – и в рев! Конечно, зубы-то жалко, свои, не чужие! И ну гонять эту дурищу по всему поселку! До ночи гонял! Орала, как заполошная! Соседи боялись, что прибить может, участкового вызвали. Участковый приехал да как узнал, что случилось, я, говорит, эту стерву враз бы порешил на месте из табельного оружия, и любой бы суд меня оправдал! Развернул свой мопед и уехал восвояси.