Юлиан Семенов - Репоpтеp

...Я потом долго тренировался перед зеркалом, говорил с несуществующими собеседниками, наигрывал доброту во взгляде, репетировал улыбки, гримасы сострадания, сочувствия, жадного интереса. На первых порах помогало, но все перевернулось, когда я напечатал в молодежке очерк о дворовых хулиганах и их главаре Сеньке Шарикове; меня поздравляли <����гвоздевой материал>; вечером в редакцию пришла его мать: <����Что ж мне теперь делать, когда Сеньку посадили? У меня двое малышей, я по ночам работаю на станции - на двенадцать рублей больше платят за ночные дежурства... С кем мне детишек оставить? Они ведь, когда просыпаются, плачут, воды просят, на горшок надо высадить, а Женя и вовсе писается, подмывать надо, это ж все на Сеньке было... Тимуровцев хоть каких пришлите...>

...Я провел с детьми Шариковой две ночи, добился освобождения Сеньки (начальник отделения милиции на меня не смотрел, играл желваками, мужик совестливый, пенсионного возраста, терять нечего).

- Вообще-то, - говорил он скрипучим, безнадежно-канцелярским голосом, - сажать надо не его, а ваших комсомольских говорунов. Что ребятам во дворе делать? Ну что?! Спортплощадки нет? Нет. Подвалы пустые? Пустые. Но танцзал - ни-ни, запрещено инструкцией... В библиотеке интересные книги на дом не дают, да и очередь на них... Придет какой ваш ферт в жилете и айда ребятам излагать о Продовольственной программе или про то, как в мире капитала угнетают детский труд... А у Сеньки с его братией от вашего комсомольского занудства уши вянут... Им - по физиологии - двигаться надо, энергию свою высвобождать... А вы - бля-бля-бля, вперед к дальнейшим успехам, а его мать девяносто три рубля в месяц получает... На четверых...

Назавтра я отправился в ЖЭК; начальница только вздохнула: <����На какие шиши мы спортплощадку построим? Живем в стране <����нельзянии>, все расписано по сметам: тысяча - на уборку, три тысячи - на ремонт, и точка. Пусть мне даже ремонт не нужен, жильцы за подъездами глядят, не позволяют корябать стены гвоздями, так ведь все равно эти деньги мне никто не разрешит перебросить в другую статью, а сама я пальцем не пошевелю - кому охота смотреть на небо в клеточку?! У нас, молодой человек, исстари заведено: что сверху спущено - то и делай, а сам не моги... Холопы и есть холопы! А смело вам так говорю, потому что являюсь инвалидом труда, на хлеб с молоком хватит...>

Вот тогда я вспомнил мамины слова про то, как отец придумывал себе людей; наверное, это было для него средством защиты: выдумав в каждом встречном добрую тайну, не так безнадежно жить. Действительно, человек творец собственного счастья; только одни воруют и покупают дорогую мебель, а другие придумывают мир хороших людей, чтобы пристойно вести себя на земле - между прошлым и будущим. И то и другое у всех одинаковое, только жизни разные...

- Василий Пантелеевич, - сказал я Горенкову, - ваше дело изучает экспертная комиссия... То, что я смог понять, говорит за то, что вы ни в чем не виновны.

- Правильно. Но меня не удовлетворит амнистия, списание по болезни, изменение статьи... Я требую сатисфакции...

- Вы в своих жалобах не упоминали имен... Хотите назвать тех, кто судил вас?

- Этих винить нельзя - бесправные люди... Их положение ужасное. Они ведь программу <����Время> смотрят, <����Правду> читают... Всех теперь зовут к перестройке, смелости, инициативе, но ведь те, кто меня судил, по сю пору живут законами, которые призваны карать за инициативу и смелость. Бедные, бедные судьи! Я их жалею... А обвиняю я нашего замминистра Чурина - он одобрил мои предложения, позволил начать эксперимент до того, как это было введено в отрасли, я поверил ему на слово, без приказа. А когда нагрянули ревизоры - слишком большая прибыль пошла, слишком быстро я начал сдавать объекты - и увидели, что я перебрасываю деньги из статьи <����Телефонные переговоры> на премиальные, из графы <����Роспись стен> на соцбытсектор, борец за решения двадцать седьмого съезда Чурин отказался от своих слов и сказал, что я на него клевещу, никакого разрешения он не давал.

- Можно несколько вопросов?

- Давайте. Только если я начну очень уж заводиться - остановите. Злость, знаете ли, от сатаны, от нее слепнешь и теряешь логику.

- Объясните, как вам удалось за год вывести трест из прорыва?

- В деле все есть.

- Ваши показания написаны очень нервно, Василий Пантелеевич, ответил я. - Вы ж их в тюрьме писали.

- Можно еще сигаретку?

- Оставьте себе пачку.

- Спасибо... Так вот, я собрал рабочих самого отстающего СУ, начальника у них не было, но главный инженер - золотой парень... Сто сорок в месяц, кстати, получал... А пьянь меньше чем за триста палец о палец не пошевелит: сядут на кирпичи, газетку развернут и читают передовицы... Ладно... Собрал я их и объявил: <����Чтобы построить семнадцатый дом, надо освоить семьсот тысяч... По плану мы должны сдать объект в конце третьего квартала. Я прикинул, что каждый день стоит две тысячи. Если сдадите дом по высшему качеству на день раньше срока - две тысячи ваши, премию распределяйте сами. На десять дней раньше срока управились - делите двадцать тысяч>. Меня на смех: <����Это что ж, мы по тысяче можем премию получить?> - <����Если на месяц раньше обернетесь - по полторы...> До ночи говорили, не верили мне люди: веру убить недолго, сколько ее раз у нас убивали, а вот восстанавливать каково? Но все же подписали мы договор: от имени треста - я, от стройуправления - треугольник... Дом принимала общественность, а не только комиссия. Телевидение потом приехало. В газетах писали... Второй дом сдало двенадцатое СУ - тоже по моему принципу: все, что сэкономили - во времени, - ваше. После этого подписали договор со всеми СУ, а тут - стук в дверь, час ночи, все как полагается: расхищал соцсобственность в особо крупных масштабах, добровольное признание спасет от вышки, признайтесь, что руководство стройуправлений от своих премий золотило вам лапу... Я ведь и Лениным поначалу защищался, про тантьему говорил, то бишь процент от прибыли, и не простой, а валютный, и про то, что надо учиться у капиталистов хозяйствовать, и приводил цитаты с двадцать седьмого съезда, а мне клали на стол закон, принятый в тридцать девятом году, и спрашивали: <����Где, кто и когда его отменил?> Я поначалу попер: <����Читайте газеты, слушайте телевидение, там про это каждый день говорится!> - <����Мы живем для того, чтобы следить за выполнением законности, а вы ее нарушили... Газеты и телевидение - лирика, сегодня одно, завтра другое, насмотрелись за тридцать лет всякого... Отвечать вам не перед редакцией или телевидением, а перед буквой действующего закона>.

- Передохните, - предложил я, заметив, как бумажно побледнел Горенков. - Пауза не помешает.