Андрей Остальский - Жена нелегала

Ольга с живейшим интересом рассматривала движение транспорта на Пушкинской и молчала. С этой ситуацией Данилин обычно не знал что и делать. Но сегодня был исключительный случай. Сегодня у него было письмо.

— На вот, почитай. Если чего не поймешь, я переведу.

Ольга нехотя слезла с подоконника, уселась в кресло у данилинского стола и взяла помятые листочки в руку. Наморщилась. Стала читать. Вздохнула. Сказала:

— Бред сивой кобылы. На что ты время тратишь?

— А вдруг — правда?

Ольга засмеялась. Сказала:

— Выбрось в корзину.

Помолчала. Потом решила, видимо, все же удостоить объяснением.

— Даже если допустить, что это правда, кому нужны сегодня эти истории времен «холодной войны»? Ну давай, давай поверим ей на слово на минуту. Допустим, действительно мужа этой англичанки — как, бишь, зовут ее? По-итальянски как-то… Джульетта, что ли?

— Нет, Джулиет. Английский вариант того же самого. Но, судя по подписи, в жизни ее зовут просто Джули…

— Пусть будет Джули. Пускай это правда — хотя я, например, уверена, что вранье. Пусть ее мужа-фотографа на самом деле похитил КГБ. Ну и что? Что с того-то? Кому это интересно? Мало ли что все эти разведки творили в то время. Куда как покруче дела! И убийства президентов, и массовая дезинформация, и подкуп, и государственные перевороты… Вербовка членов правительств. Подкуп газет… Почитай, что делалось! И КГБ, и ЦРУ, и «Моссад»… Страшные тайны, гигантские суммы, погоня за военными секретами, за оружейными новинками… И зачем им вдруг сдался какой-то фотограф в глухой английской провинции, а? На фиг он вообще им понадобился? С какого такого перепугу?

— Нет, но ты, наверно, не поняла! Эта женщина, Джули, еще на что-то намекает, на некую тайну…

— Да какую еще, на фиг, тайну! Провинциальная курица, вот и все. Нашел себе ейный мужик новую бабу помоложе да покраше и сделал ноги! А ей, бедняжке, КГБ померещился. Похищение, видите ли, киднеппинг среди бела дня… Она ведь сама никакого похищения не видела?

— Не видела…

— Ну, вот видишь! Какой-то там тетушке, подслеповатой, что-то такое привиделось, какие-то мужики вроде бы затолкали в машину человека, издалека похожего на этого… как его звали-то?

— Карл, — подсказал Данилин.

— Во-во, Карл. Имя-то какое-то не английское.

— Джули пишет, он был австрийцем по происхождению…

— Да хоть швейцарцем! И что? Из-за этого мы сейчас все силы на журналистское расследование бросим? Расследование чего, собственно?

— Ну, если ты действительно все в письме поняла, Оля, то там есть кое-какие оригинальные моменты и странности, которые заставляют предположить…

— Да нечего там понимать. И предполагать нечего. Мой тебе совет: не позорься ты в глазах коллектива, а то весь рейтинг на этой дурацкой истории растеряешь.

— Оля, не преувеличивай, пожалуйста! Никто чрезмерные силы на расследование бросать не собирается. Но поинтересоваться у пары компетентных людей можно.

— Они поднимут тебя на смех, вот увидишь! Послушай моего совета: в корзину, в корзину, в корзину — и немедленно!

Под столом у Данилина стояла весьма вместительная и видавшая виды плетеная корзинка для бумаг, в которую умещались и прочитанные за день газеты, и ненужные письма, и всякие другие бумажные отходы. Считалось, что она сплетена каким-то хитрым способом из особым образом обработанного, сверхпрочного дерева, а потому и сохранилась с довоенных времен. Кто-то даже пустил слух, что она когда-то принадлежала самому Бухарину, и Данилину нравилось в это верить. А потому, несмотря на ее весьма потрепанный вид, он ни в какую не соглашался заменить корзинку на что-нибудь более современное.

Вся редакция об этом знала, а потому было в ходу выражение «в бухаринскую корзинку» или даже просто «к Бухарину». Что означало: главный материал зарубил, не пропустил заметку или не разрешил статью печатать.

— Отправь эту чушь к Бухарину, Алеша, и займись лучше выборами, — подвела итог Ольга и протянула ему письмо с таким брезгливым видом, будто ей даже держать в руках его было противно.

Чем сразу же напомнила Данилину Татьяну. Но только у той процесс прошел в обратном направлении — от брезгливого недоверия к живому интересу. Но вот как раз Таню лучше было бы сейчас не вспоминать.

— Ну ладно, ладно, может, ты и права, — примирительно сказал Данилин.

— Права, права, не сомневайся!

И точно выключатель в ней повернули: Ольга словно опять потеряла всякий интерес и к Данилину, и к письму, и к кабинету. Снова смотрела в окно, молчала. Наконец точно опомнилась. Сказала:

— Ну, я пойду Прагу оформлять?

— Иди. Только с Игорем сроки согласуй, а то я не знаю, как у него там с графиком дежурств.

Ольга встала, отодвинула стул, повернулась и пошла к двери, но даже эти самые простые движения были так грациозны, так естественны, как это бывает только у молодых, сильных, красивых животных. Данилин смотрел ей вслед не таясь и попался: у самой двери Ольга вдруг обернулась. Что-то, кажется, мелькнуло такое в ее взгляде: то ли удивление, то ли презрение, то ли злорадство. То ли все, вместе взятое. А может, это Данилину только показалось. Просто посмотрела сотрудница на прощанье на начальника — не передумал ли в командировку отправлять? И ничего больше. А он-то развоображался…

— Пока, — сказал Данилин вдруг охрипшим голосом.

Но этого она, впрочем, уже не слышала, дверь-то уже закрылась.

День был, как всегда, полон суеты, бессмысленных препирательств и бесконечных телефонных переговоров — даже при том, что Валентина замечательно фильтровала звонки. К тому же пришлось разруливать конфликты: заведующего корсетью с экономическим отделом и международников — с секретариатом. Экономотдел как-то не так напечатал две последние заметки казахстанского корреспондента, а Игорь снял скучнейший материал великого борца за мир. Мало того что международный отдел ярился, так еще и сам лично великий гуманист обрушился на Данилина по «вертушке». «Я, — кричал он, — никогда больше не напишу вам ни строчки и всем друзьям с вами дело иметь отсоветую!» Данилин же держал себя в руках, извинялся холодно-сдержанно, но позиций не сдавал и про себя думал: «Ну и славно, ну и оставь нас своим вниманием, индюк надутый».

Почему он, Данилин, вечно должен отдуваться за чьи-то чужие решения? Должность у тебя такая, вот почему, за это тебе деньги платят, и немалые, говорил в таких случаях Игорь и был, конечно, прав. Теперь я кто угодно, только не журналист, думал Данилин. Административные дела, да, экономика газеты, еще как, ну и вот дипломатия — вверх, вниз и во все боковые стороны, это сколько угодно. А журналистика? Ну, разве что совсем чуть-чуть.