Андрей Шляхов - Психоаналитик. Шкатулка Пандоры

Анна открыла глаза и посмотрела на Михаила. От ее взгляда, полного какой-то безысходной тоски, Михаилу стало не по себе. От вопроса тоже.

— Было, — сквозь подступивший к горлу комок ответил он. — Я способен понять вашу боль, Анна, потому что моя жизнь тоже однажды взяла и раскололась. И так, что не склеить, не исправить, можно только научиться жить с этим.

— Все-таки вы ее любите, — во взгляде Анны мелькнуло нечто, похожее на сочувствие. — Вы — однолюб, угадала?

— Речь не о моей бывшей жене, — сухо ответил Михаил, давая понять, что не склонен говорить на эту тему, и уже мягче спросил: — Вы хотите сделать паузу или продолжим?

— Нет, не хочу. Не хочу больше к этому возвращаться, хочу рассказать все сейчас…

Михаил не стал говорить, что возвращаться к трагедии придется еще не раз и не два. Такое сразу не преодолеть, да и получится ли преодолеть вообще, это еще бабушка надвое сказала. Работать с людьми, пережившими сексуальное насилие, очень тяжело, особенно если насильником был кто-то из близких. Криминальное насилие переносится гораздо легче, потому что оно исходит от чужих людей. Утрата же доверия к близкому человеку может стать более сильной травмой, нежели само насилие.

— Это случилось в субботу, когда мама ушла в парикмахерскую, — Анна снова закрыла глаза. — Он сидел на кухне, пил пиво и ел рыбу, мерзкую вонючую воблу, которую ему привозил откуда-то с Волги его заместитель. Эта вобла гроздьями висела на нашем балконе и пугала меня. Я боялась ее до дрожи.

— Чем именно пугала? — уточнил Михаил. — Тем, что она мертвая? Или очертания этих «гроздей» вызывали какие-то ассоциации?

— Тем, что шпагат был продет через глаза. Это же ужасно, когда через глаза. А однажды шпагат лопнул и вобла рассыпалась по полу, лежала и смотрела на меня пустыми глазами, а мама дала мне новый шпагат и велела навести на балконе порядок. Я совала кончик шпагата туда, где были глаза, а шпагат закручивался и не хотел вылезать с другой стороны…

Анна несколько раз судорожно вздохнула и, не раскрывая глаз, прижала пальцы к вискам. Михаил молчал, прекрасно зная, что сейчас любое слово, любой звук может спровоцировать бурную реакцию. Может, выплеснуть эмоции и к лучшему, но когда что выплескивать, решает пациент. Если Анна пытается справиться с волнением, чтобы продолжить рассказ, значит, так тому и быть.

— Потом пришел с работы Он, посмеялся, взял огромную иголку, продел в нее шпагат и за минуту нанизал всю рыбу. С того дня я думала, что ненавижу рыбу… любую — вяленую, жареную, пареную, сырую… это я только так думала, настоящая ненависть к рыбе пришла потом, после того как я стояла под обжигающими струями воды и что есть силы драила себя мочалкой, пытаясь оттереть рыбный запах. Дура! Надо было сразу пойти в милицию, чтобы сделали экспертизу и посадили этого борова за решетку. Я в курсе насчет того, что там делают с насильниками, особенно с теми, кто падок на детей… но тогда я была дурой, маленькой глупой растерявшейся дурочкой, которой хотелось поскорее отмыться и дождаться маму, чтобы все ей рассказать… Мама должна была защитить меня. Я так и просидела в ванной до ее возвращения. Он долго стоял под дверью, уговаривал меня выйти, говорил, что не хотел меня обидеть, что все получилось случайно… Случайно… Совсем случайно, да. За такое «случайно» убивают… Ой, я же ничего толком не рассказала. Он сидел на кухне, пил пиво и ел свою воблу. Я проходила мимо, а он схватил меня за руку и притянул к себе. Я подумала, что это шутка, но когда его рука залезла мне под майку и начала мять грудь, шутки закончились… Было больно, противно, страшно, и еще этот запах воблы пополам с пивом. Меня вырвало прямо ему на штаны. Он от этого рассвирепел, а может, его это завело еще больше, в общем — он возбудился, вскочил, завалил меня на стол, разорвал шорты и трусы, майку тоже разорвал, снизу доверху… Сначала целовал, потом больно укусил за грудь, а потом… Я думала, что он меня проткнул насквозь и я сейчас умру… Я плохо помню подробности, помню только боль, каждый толчок отдавался во все теле, и помню его раскрасневшуюся рожу с закатившимися к потолку глазами. Мало кто из мужчин способен красиво кончить, а этот гад кончал отвратительно… Время остановилось, мир вокруг исчез, не было никого, только я, Он и стол, по которому меня… туда-сюда… Никогда не думала, что секс — это так ужасно… Я была довольно неискушенной в этих вопросах, только целовалась иногда с мальчиками, но целоваться было приятно, и я думала, что все остальное еще приятнее, а тут было такое чувство, будто меня убивают и все никак не убьют… И кто? Родной отец. То есть тогда я считала его своим родным отцом… О-о-о! Сопротивляться не было сил, да у меня и не получилось бы справиться с озверевшим взрослым мужиком, он мог сломать меня словно спичку… Как только он меня отпустил, я соскочила со стола, убежала в ванную и заперлась там… Он ушел еще до прихода матери, я слышала, как хлопнула входная дверь, но из ванной не выходила, думала, вдруг он нарочно хлопнул дверью, а сам притаился в коридоре… Я тогда плохо соображала, а то бы поняла, что если бы он хотел до меня добраться, то вышиб бы хлипкую дверь ванной одним ударом…

Выражение лица Анны было на удивление бесстрастным, только губы время от времени нервно кривились да скатилась по левой щеке одинокая слезинка. Закономерно, в общем-то, — травма произошла достаточно давно и воспоминания уже не вызывают очень бурных эмоций. К тому же Анна довольно хорошо умела владеть собой. В отличие от Михаила, у которого внезапно повлажнели глаза. Реакция была неожиданной, обычно во время сеансов ему удавалось абстрагироваться, избегать прямого эмоционального сопереживания, для того чтобы без каких-либо помех заниматься анализом. Сострадание состраданием, а дело делом.

— Когда пришла мама, я бросилась ей на шею и все рассказала. Рыдала и рассказывала… Потом мы прошли в гостиную, сели на диван, и тут я заметила, что мама как-то странно на меня смотрит. И держится напряженно, не взволнованно, не обеспокоенно, а именно напряженно. Я подумала, что ей не понравилось, что я надела ее махровый халат, который всегда висел в ванной, но мне просто больше нечего было надеть. Но оказалось, что до халата маме нет дела, причина была совсем другой… Сначала я не поверила своим ушам, переспросила, но мама повторила, что во всем виновата я сама… И это был конец…

Анна уже знакомым Михаилу жестом закрыла лицо ладонями и громко разрыдалась. Не так уж хорошо умела она владеть собой, как казалось Михаилу, и не настолько еще свыклась с произошедшим. Беда сначала ввергает в шок, за которым следуют отрицание и гнев (неужели это было? ну, погодите!), потом наступает период депрессии, который сменяется, должен смениться примирением. Да — случилось, да — приятного мало, то есть ничего приятного, но я это пережила, стала сильнее, жизнь продолжается, и пусть впереди будет только хорошее. Если не дойти до примирения, застрять на одной из стадий, то непременно начнутся проблемы. Или гнев изъест душу, или депрессия ее подточит.