Джон Харвуд - Тайна замка Роксфорд-Холл

— Мое дело, мисс Лэнгтон, — он говорил так, будто моя просьба его скорее позабавила, чем рассердила, — разоблачать обманщиков, а не рекомендовать их.

— Хорошо вам рассуждать так, мистер Рафаэл: вы умны, уверены в себе и чувствуете себя на своем месте в этом мире, но почему же нужно лишать таких, как моя мать, кто просто раздавлен тяжестью горя, того утешения, которое может принести им сеанс?

— Потому что это ложное утешение.

— Это жесткая доктрина, мистер Рафаэл, кредо мужчины, если мне будет позволено так сказать. Разве вам никогда не приходилось лгать или умалчивать о чем-то, чтобы пощадить чувства другого человека? Если бы вы, скажем, потеряли брата и ваша матушка была бы в прострации от горя, стали бы вы так строго настаивать — как настаивал мой отец, — чтобы она не смела получать утешение на сеансах?

Надо отдать справедливость — он выглядел несколько обескураженным.

— Признаюсь, мисс Лэнгтон, что мне не хотелось бы выводить ее из заблуждения. Но возьмем другую сторону медали — как быть с теми медиумами, кто безжалостно, ради наживы охотится за горюющими и живет за их счет? Вы полагаете, им следует позволить свободно бесчинствовать?

— Думаю, нет, — неохотно согласилась я. — Но ведь не все они такие.

— Вы, очевидно, судите по собственному опыту.

— Очень небольшому… Так, значит, нет никого, кого вы могли бы мне назвать?

— Но разумеется, мисс Лэнгтон, ваша матушка нуждается в помощи врача, а не медиума.

— Врач навещал ее все эти двенадцать лет, — сказала я, — без малейшей пользы.

— Понимаю… Трудность заключается в том, мисс Лэнгтон, что, если бы я направил вас к известному или хотя бы подозреваемому мошеннику, я нарушил бы свой долг перед Обществом, в котором работаю. И, кроме того… Мисс Карвер считается одной из лучших в Лондоне: вы сами имели возможность наблюдать, как рьяно защищают ее ее обожатели.

— Но ведь не может быть сомнений, — возразила я, — что после сегодняшнего… ее репутация утрачена безвозвратно.

— Вовсе нет, — весело откликнулся он. — В спиритической прессе поднимется фурор, некоторые из ее приверженцев отпадут, но на их место придут другие. Это лишь часть игры.

— Вам так это представляется?

Его ответ был заглушен криком уличного торговца: мы подходили к Оксфорд-стрит, и движение на улице возрастало.

— Мисс Лэнгтон, — произнес он, — я собирался вернуться в помещение Общества в Вестминстере, но не могу ли я проводить вас домой — если, конечно, вы направляетесь домой?

— Благодарю вас, нет. Я привыкла ходить одна.

— Тогда могу ли я надеяться увидеть вас снова?

— Мне очень жаль, — отвечала я, — но это совершенно невозможно. Прощайте, мистер Рафаэл.

Я вернулась домой, полная решимости больше никогда ничего общего не иметь с манифестациями духа, но одного взгляда на маменьку, съежившуюся на диване в гостиной, где были задернуты шторы, оказалось достаточно, чтобы изменить мое решение. В любом случае Вернон Рафаэл не будет допущен в кружок мисс Карвер, а притом что безутешное горе маменьки снова, словно миазмы, заполняло дом, терять мне было нечего. Так что на следующий день я возвратилась на Мэрилебоун-Хай-стрит. Мисс Лестер, как я и предполагала, не заметила, что я ушла, и благосклонно приняла выражения моего сочувствия мисс Карвер, как и пожертвование в три гинеи (составлявших все мои сбережения) на дело спиритизма. Я рассказала ей о тяжелом состоянии моей матери и спросила, правда ли, что духи могут материализоваться в разных возрастах. «Если бы только, — печально сказала я, — маменька могла подержать Элму на руках — такую, какой та была во младенчестве, — она могла бы наконец обрести покой». Мисс Лестер спросила меня, между прочим, не могу ли я припомнить, какими духами пользовалась моя матушка, когда Элма была еще с нами: ароматы, сказала она вполне серьезно, могут очень помочь, когда вызывают духов. Но, разумеется, мисс Карвер захочет встретиться с моей матушкой до сеанса. Позорный обман мистера Рафаэла нанес серьезный ущерб ее здоровью, и поэтому им, как это ни печально, приходится остерегаться разрушительных влияний.

В следующее воскресенье, вечером, в восемь часов, я сидела рядом с маменькой у мисс Карвер, в комнате для сеансов, исподтишка изучая лица других сидевших вокруг стола. Перед этим я пыталась убедить маменьку, что необходимо держать все в секрете, чтобы никак не задеть чувства миссис Визи, но совсем не была уверена, что она меня поняла, и теперь я смотрела, как последних участников сеанса проводят на их места за столом, с чувством человека, добавляющего еще один — явно лишний — этаж к карточному домику.

Мисс Карвер привязали к стулу, как в прошлый раз. Мисс Лестер задернула драпри и пригласила нас спеть гимн «Веди, Добрый Свет…», и, когда огни были потушены, я почувствовала, как дрожит в моей руке рука моей матери. Мы успели почти до конца допеть гимн «Господь мой пастырь…», когда слабое свечение в углу комнаты возвестило о появлении Арабеллы. Пение замерло; я услышала поскрипывание стульев, участившееся дыхание; однако на этот раз сияние оставалось бесформенным, плавающим в пустоте, как блуждающий огонек. Через несколько секунд оно стало удаляться от меня, следуя, как мне подумалось, окружности стола, но в той кромешной тьме я не смогла бы узнать, даже если бы стены комнаты вокруг нас вдруг растворились.

Потом откуда-то над моей головой запел голос — тоненьким высоким речитативом, выпевая звуки на мотив гимна «Все светло и прекрасно…». Я рассказала мисс Лестер о том, как пела Элма, но меня все равно затрясло, и я почувствовала, как конвульсивно дернулась в моей руке ладонь маменьки.

— Элма? — воскликнула она.

Пение смолкло, и к нам сверху поплыл аромат фиалковой воды: этими духами моя мать не душилась со дня смерти Элмы. Слабое пятнышко света зашевелилось, стало ярче и, казалось, начало раскрываться, словно цветок, в сияющий образ Арабеллы, лицо которой смотрело на нас через стол; только на этот раз она держала что-то на руках, словно убаюкивая. Сопровождаемая потрясенным шепотом, она заскользила по комнате, пока наконец не остановилась прямо за нашими спинами.

— Элма пришла с Небес, чтобы утешить свою маменьку, — прозвучал женский голос из тьмы над нашими головами. — Но она может побыть совсем недолго.

Аромат фиалковой воды стал сильнее. Маменька уже отпустила мою руку и, хотя я могла смутно видеть лишь ее очертания, повернулась на стуле и протянула руки к маленькому мерцающему свертку, который чуть шевельнулся, когда моя мать приняла его на руки: это была вовсе не кукла, а реальное дитя в светящихся пеленах.

— Элма! — пробормотала она. — Наконец-то! Наконец.

В темноте рядом с нами кто-то плакал. Слезы навернулись и мне на глаза, и мне пришлось подавить порыв, тут же шепотом поблагодарить мисс Карвер, склонившуюся так низко к нам, что я чувствовала жар ее тела. Так продолжалось, возможно, около двадцати секунд, когда мисс Карвер снова протянула руки, и маменька, к моему удивлению, отдала ей ребенка, лишь глубоко вздохнув при этом. Ее вздох эхом повторили сидевшие вокруг стола, а светящаяся фигура повернулась, заскользила назад и исчезла во тьме.