Анна Шахова - Тайна силиконовой души

– Добрый день. Вот, устроилась. – Продавщица жалась в глубине павильончика. Быстрову пришлось едва ли не всунуться в окошко:

– Что Игорь Максимович? Клянет настырного следователя?

Еленина махнула рукой и усмехнулась:

– Если кого и клянет, то меня. «Моно я, говорит, а не стерео. Монах в смысле. А вы мне все жить мешаете…» Запретил его владыка в служении! – Люба с вызовом и мукой посмотрела на следователя. – Уехал отец Иов туда, где постригали его. – Губы женщины нервно задергались, и она резко отвернулась.

– Простите, Люба, что так все… Простите.

Быстров не мог и не хотел искать слов утешения.

Еленина лишь мотнула головой:

– Что уж теперь. Думаете, раньше много лучше было? Фальш одна… фальш.

У палатки уже собиралась очередь, и следователь, кивнув в спину съежившейся женщины, отошел от желтого домика с сомнительным названием «Му-мушка».

В роддом он входил, будто взбирался на эшафот. Проницательная сметливая Женька, подурневшая в родовых муках, толстая, с раздутыми, в кровавых корках губами, сразу поняла его состояние и как всегда беззаботно рассмеялась:

– Успокойся, Быстров! Сейчас увидишь Тимурчика и затанцуешь тут. И не лезь с поцелуями, зараза мне лишняя не нужна. Суй цветы вон в вазу с розами. Молодец, догадался лилий не притаскивать, они жутко духовитые, а нам этого нельзя. Классные ромашки, обожаю! А ты, видать, помнишь, рыцарь…

Быстров почувствовал к этой чужой, все еще пузатенькой, лохматой женщине прежнюю нежность. Между тем эта новая Женька-мамочка уже вынимала из крохотной кроватки, больше напоминавшей какой-то медицинский лоток, крохотное существо. Быстрова потрясли размеры этого «кулька».

– Ну, иди, посмотри. Чего боишься?

Сергей склонился над кукольной головкой младенца. Тот посапывал, время от времени кривя мордашку в недовольной стариковской гримасе. Он был без чепчика, и в глаза сразу бросался черный чуб на макушке.

– Волосатый какой? Разве младенцы бывают волосатыми?

– Ну, ты и тьма непролазная, Сережа. Конечно, дети часто рождаются волосатыми. Тем более армянские. Вот сейчас мы его разбудим – кушатьки нам пора.

Женька уселась на кровать, придерживая одной рукой на коленях сверток, а другой доставая огромную, в лиловых венах и с шоколадным, распухшим соском грудь. Женька стала тыкать страшным соском в мордашку младенца, чтобы разбудить его. Малыш просыпаться не собирался. Отворачивался, а потом широко зевнул, приоткрыв рот клювиком. Впрочем, тут же засопел и уснул еще крепче.

– Тим, знаешь что? Режим есть режим! – и Женька зажала малышу нос. Быстров перепугался – что за ужас такой? Тим стал разевать рот, вертеть головкой и, огласив палату обиженным плачем, проснулся.

– Смотри, смотри скорей! – Женька подозвала Быстрова, когда Тимур ухватился наконец за сосок и ритмично заработал губами. Сосредоточенно посасывая, мальчишка поводил большущими черными глазами и будто успокаивался, когда встречался взглядом с матерью.

– Видал, какие у нас глазищи? Вылитый Арсенчик, – и Женька наклонившись к сыну, нежно поцеловала его в красную щеку. И больше не могла отвести от ребенка любящего взгляда.

Услышав скрежет в замке, Светка вскочила с диванчика в спальне Сергея, стала тыкать в пепельницу никчемно тлеющей сигаретой, которую в безумии ожидания прикурила, а та упрямо не желала испускать последний дух.

В проеме двери появился сияющий, с залихватской улыбкой и даже, кажется, не слишком трезвый Быстров.

– Ты любишь море? Как люблю его я?! – артистически продекламировал Сергей.

– Я люблю море… – настороженно ответила Светка.

– Ты не представляешь, как хороша Юрмала в середине лета! А у тебя отпуск небось в ноябре, у Ветки безропотной. – Сергей приблизился к растерянной Атразековой и, улыбаясь, стал ее пристально разглядывать.

– Почему? В августе. Подожди, – отстранилась Светлана. – Что с главным – с ребенком и… женой?

– Да нет никакого ребенка!! Есть смешной армянский младенец, который зевает, вместо того чтоб сосать фиолетовую грудь. И жены никакой нет!

Быстров, решительно и сильно обняв Светку, тихо сказал:

– Вот ТЫ есть… У меня…

Светлана уткнулась в его пахнущее свежим ветром и солнцем плечо и скуксилась – приготовилась реветь – от невозможной, не испытанной еще радости.

«Как счастливая дура!» – откомментировала бы бестрепетная, но чуткая Люшка.