Виктор Пронин - Чисто женская логика

— Которые прошли между и между, — бормотал Гордюхин, не вполне, видимо, соображая что произносит. — Значит так, мы с вами вошли в квартиру... До нас в ней никто после убийства не был... Мы вошли первыми, поскольку Пыжов... — Это кто?

— Слесарь. Поскольку Пыжов вскрыл дверь на наших глазах. И уже в прихожей я взял у вас мыльницу, хотя вы были от этого не в восторге.

— Я сама хотела снимать. Я знаю свой фотоаппарат!

— Тихо! И я начал щелкать. Направо и налево. Приближаясь к объектам и удаляясь от них. Прошло всего несколько минут, и в квартиру ввалились убахтинцы. И они тоже начали фотографировать. И не мыльницей, а настоящим фотоаппаратом с сильным объективом, меняющимся фокусным расстоянием, с программой, которая позволяет сфотографировать... Муху на лбу у мертвеца! — последние слова Гордюхин почти выкрикнул.

— Вы хотите сказать, что за это время в квартире что-то изменилось?

— А если ничего не изменилось, то кому понадобились наши любительские снимки и такие вот усилия, — Гордюхин развел руки в стороны, снова поражаясь разгрому, который царил в комнате. — Кому?

— Не знаю, — ответила Касатонова.

— Кроме всего прочего, это еще очень дорогое удовольствие — сделать подобное. Заказчику это обошлось... — Гордюхин поиграл пальцами в воздухе. — Две-три тысячи долларов. Мне так кажется.

— За такие деньги я бы устроила у себя кавардак покруче!

— А ну-ка дайте-ка мне вашу пленку, — Гордюхин протянул руку в полной уверенности, что Касатонова тут же вручит ему кассету с негативами.

— Не дам, — сказала она негромко.

— Почему? — удивился Гордюхин, откидываясь на спинку кресла.

— Это моя пленка. Она сделана моим фотоаппаратом. Я ее покупала, платила за проявку, за печать.

— Но речь идет о чем-то более серьезном, чем стоимость проявки!

— И по этой причине я не хочу вам отдавать пленку.

— Ни фига не понимаю!

— Пока она у меня, я жива! — твердо сказала Касатонова. — Вы сами недавно сказали, что мне можно ожидать чего угодно. Вот я и ожидаю чего угодно. Пока негативы при мне, никто меня и пальцем не тронет. И не будет стрелять в затылок.

— Но если они окажутся в уголовном деле, то вас уже нет никакого смысла убивать! — рассмеялся Гордюхин.

— А месть? — Касатонова посмотрела на участкового настолько изумленными глазами, что тот на некоторое время растерялся — логика в ее словах, конечно, была, странная, смещенная логика, может быть, даже не совсем здоровая.

И Гордюхин отступил.

— Я сама вручу снимки Убахтину, когда... — Касатонова замялась, в раздумьи склонила голову к одному плечу, к другому, — когда минует опасность для моей жизни.

— Ладно, — Гордюхин устало махнул рукой. — Пусть так... Сейчас я скажу Пыжову, чтобы он поставил новый замок на вашу дверь.

— Пыжов — это кто?

— Слесарь.

— Ах, да! Я все никак не запомню эту фамилию. — А он умеет ставить замки?

— Сумеет.

— А найдет? У него есть замки?

— У меня в столе лежит хороший замок. Получше вашего.

— А пока будет ставить... Не снимет копии ключей?

— Зачем?

— А если он работает на них.

— На кого?

— А вот на этих, — Касатонова окинула взглядом свою комнату.

— Екатерина Сергеевна! — взмолился Гордюхин. — Остановитесь! Нельзя же так!

— Да, конечно. Тут я перегнула палку. Так действительно нельзя. Можно и умом тронуться. Но вы мне не ответили?

— А вы что-то спросили?

— Чай или кофе?

— Ха! — расхохотался Гордюхин. — Водки! И побольше!

— Нет проблем, — Касатонова поднялась и направилась на кухню, к холодильнику.

— Екатерина Сергеевна! — Гордюхин успел схватить ее за руку. — Какая водка! Я срочно вызываю сюда Убахтина с командой.

— Хорошо. Вызывайте.

— Но повестки-то вы мне отдадите? Вам сейчас не до них.

— Ни в коем случае! — твердо заявила Касатонова. — Я пообещала и сделаю!

— Вы меня удивляете, Екатерина Сергеевна, — озадаченно проговорил Гордюхин.

— Ха! — азартно воскликнула Касатонова. — Я этим занимаюсь всю жизнь!

— Не устали?

— Наоборот! Вхожу во вкус!

— Не правильно вы жили, Екатерина Сергеевна, ох, не правильно! Вам бы наше ведомство.

— Еще не вечер! Еще не вечер, Николай Степанович! — повторила она странные слова и ни Гордюхин, ни она сама не представляли всего зловещего смысла произнесенного, не представляли, как далеко смогут простираться во времени и пространстве эти вроде бы случайно, в запальчивости вырвавшиеся слова. И Касатонова о них не пожалела, ни разу не пожалела. В эти секунды она почувствовала, что жизнь ее меняется круто и необратимо, она сама не представляла, что подобное возможно. Какой-то возникший в комнате легкий, холодящий ветерок вдруг коснулся ее, и озноб пробежал по телу, как предвестник событий неожиданных и заманчивых. Касатонова подняла книгу, на которую наступила невзначай, наугад раскрыла. И опять возникла перед ее глазами все та же страница — как хороши, как свежи были розы... В этом не было никакой мистики — после долгого пребывания в книжном шкафу однажды распахнутая наугад книга как бы надламывается в этом месте и потом охотнее всего раскрывается на засветившихся страницах. — Хотите, прочту строчку, Николай Степанович?

— Прочтите.

— Как хороши, как свежи были розы! Тургенев!

— Неплохие слова. Я бы так не смог. Мне кажется, в этих словах что-то есть, — Гордюхин чувствовал необходимость откликнуться, но чего именно ждали от него, понять не мог.

— Смысл в них просматривается, — подсказала Касатонова.

— Похоже на то. «Муму» — это он написал? Как мужик собаку утопил?

— Он.

— Хороший писатель, — одобрил Гордюхин, думая о чем-то своем. — Содержательный. Однако, вернемся к нашим баранам. Надо Убахтину звонить. Дело, как говорится, пошло вширь и вглубь.

— Лишь бы оно не пошло вкривь и вкось, — заметила Касатонова.

— Согласен, — сказал Гордюхин и, положив телефон на колени, начал набирать убахтинский номер.

Балмасовская мебельная фабрика представляла собой нагромождение длинных сараев, арочных сооружений, бестолково сложенных блочных корпусов. В стороне, у бетонного забора, были сложены доски, балки, бревна, какие-то заколоченные ящики, в которых, скорее всего, могло находиться мебельное оборудование, фурнитура, гвозди, шурупы, скобы. Знай посетители роскошных мебельных салонов, в каких условиях изготовляются диваны, кресла, комоды и гардеробы, они бы не один раз задумались о долговечности своих обновок.

Но как знать, как знать, может быть, проза жизни всегда такая, всегда полупьяная, грязная, с кровью и потом, с матом и еще черт знает чем. Касается ли это мебельного производства, рождения ребенка, объяснения в любви... Везде есть яркие прожектора, воздушные разноцветные шарики, бравурная музыка, точно так же, как везде есть кровь и пот, мат и водка.