Стеф Пенни - Невидимки

Я объясняю, каким образом мы вообще здесь оказались, рассказываю, как Иво отлучился якобы в уборную и больше не возвращался. Гэвин всего-то и попросил его сдать кровь на анализ.

— Наверное, мы должны быть признательны вам за то, что вы делаете для Кристо.

Что-то не похоже, чтобы она испытывала прилив благодарности. Я качаю головой:

— Не знаете, у Иво нет фобии уколов? Гэвин предположил, что причина могла быть в этом.

— Понятия не имею, — отвечает Лулу.

— Не знаете, куда он мог податься?

— Может, домой поехал?

— А никак нельзя связаться с Тене?

— Напрямую — никак. Может получиться, что быстрее всего будет туда поехать. Господи… как он мог бросить Кристо на произвол судьбы? Ну и семейка, честное слово!

Она сидит на заднем сиденье, обняв Кристо за плечи. Малыш прильнул к ней. Идет дождь, превращая огни за окнами в цветные разводы. Мы едем в больницу. Я веду машину и разглядываю этих двоих в зеркало заднего вида. Лулу смотрит в окно. При таком освещении ее помада кажется темнее и придает ей какой-то чужой, незнакомый вид. Кристо изучает в зеркале меня: темные, словно колодцы, глаза расширены, личико светится, точно жемчужина. Лулу сказала, что в последний раз видела его года три назад, неужели он до сих пор ее помнит? Ему ведь тогда не было и четырех. Может, он с кем угодно вел бы себя так же спокойно? Может, в его понимании Иво все еще с ним? Может, он точно знает, где его отец?

— Надеюсь, — говорю я, — им все-таки удастся выяснить, что с ним такое. Это было бы здорово. Тогда, может быть, получится его вылечить.

Лулу с отсутствующим видом улыбается, но ничего не отвечает. Я вдруг ни с того ни с сего вспоминаю, что, каково бы ни было это заболевание, она тоже может носить его внутри себя, дремлющее в ее генах. Что она тогда говорила? Что болезнь поражает только мужскую часть семьи? Выходит, это один из тех недугов, которые переносят женщины, передавая его, точно ядовитый дар? Даря жизнь и забирая ее одним махом.

Из спасительного полумрака водительского места я украдкой бросаю на Лулу взгляды. Бледная до синевы щека. Темная скошенная челка. Один глаз, в котором отражаются огни встречных фар. Призрачная темная вена, сбегающая вдоль шеи за воротник блузки.

Кровь под бледной кожей.

Пару часов спустя я еду по шоссе на юго-запад вслед за вереницей красных хвостовых огней. Монотонный поток красных молекул, струящихся по подкожной вене ночи. Думаю, Лулу не ожидала, что я предложу туда съездить, потому-то и предложил, заслужив улыбку, сначала недоверчивую, потом полную неподдельной благодарности с изумлением пополам. Моя награда за этот вечер. Я рисую в своем воображении, как Лулу рассказывает подруге (только не своему другу-инвалиду): «Просто не знаю, как бы я справилась без Рэя. Он даже поехал в Гэмпшир посреди ночи, чтобы найти Иво. Представляешь? Без него бы я пропала…»

Только она, скорее всего, не называет меня Рэем.

Снова начинается дождь, он льет все сильнее. Поднявшийся ветер порывами налетает на мою машину, когда я приближаюсь к Бишопе-Уолтем. Отражения стоп-огней в мокром асфальте похожи на потоки крови.

Почему сегодня вечером мне так упорно лезет в голову кровь?

Джей-Джей

Словно в кульминации какого-нибудь фильма, когда я ухожу, дождь льет как из ведра. Мне плевать. Наоборот, мне так жарко, что чувствовать, как на кожу и волосы обрушиваются потоки холодной воды, одно облегчение. Куртки на мне нет. А если бы и была, я бы, скорее всего, снял ее. Пусть бы им всем было стыдно, как плохо они со мной обошлись. Пригибаясь, я крадусь мимо трейлеров, стараясь держаться поближе к деревьям, — все равно темно. Кроме фар изредка проезжающих мимо машин, нигде нет ни огонька. А тем, кто в них едет, все равно, есть я или нет, если они вообще меня видят, — я ни о чем таком не думаю. Я думаю лишь о том, что я ухожу, ухожу подальше от них с их грязными секретами. Так вот что имела в виду мама, когда говорила, что я многого не знаю? Перед глазами у меня стоит ее чужое лицо, с покрасневшими глазами, пылающими щеками, пристыженное, и я ненавижу себя за то, что наговорил. Но она велела мне убраться вон. Никто ее за язык не тянул.

Я бегу вдоль обочины шоссе, но там слишком много автомобилей, они слепят меня фарами. Одна машина сигналит ровно в тот момент, когда проносится мимо меня, так что со мной едва не случается сердечный приступ. Наверное, им кажется, что это ужасно смешно. Я сворачиваю на небольшую дорогу под названием Суэйнс-лейн, которой в это время ночи практически никто не пользуется. Свежий ветер волнует кроны буков и гнет их так, что они образуют туннель над дорогой; в просветы между ними льет дождь. Под деревьями все стонет и гудит, как будто чья-то исполинская рука треплет пейзаж. Деревья укрывают меня; шум поглощает мои судорожные вздохи, больше похожие на рыдания. Мне приходится время от времени переходить на шаг, чтобы отдышаться, но, как только сердце перестает пытаться выскочить из груди, меня снова гонит вперед.

Примерно на полпути случается одна странная вещь. Я вижу машину, припаркованную в том месте, где дорога сливается с трассой, ведущей к промзоне. В салоне темно и пусто, однако же нигде поблизости нет никаких зданий. Ума не приложу, кто мог оставить здесь машину в такую ночь. Проходя мимо, я от нечего делать дергаю за ручку — и дверь открывается.

Оглядевшись по сторонам, чтобы проверить, не идет ли кто-нибудь, я ныряю в машину, чтобы ненадолго укрыться от дождя, и какое-то время сижу, воображая себя совершенно другим человеком, который знает совершенно другие вещи. И не знает того, что знаю я. У которого на ногах не дырявые кроссовки, и в них не хлюпает вода. Мне двадцать пять лет, у меня есть жена, и я возвращаюсь к ней домой. Я был сегодня на скачках и выиграл уйму денег. Пока еще я не решил, что сделаю со всем этим богатством; мне только предстоит это удовольствие, я предвкушаю, как буду рассказывать ей о выигрыше. Деньги лежат на сиденье рядом со мной — свернутые в тугой рулончик банкноты, перетянутые красной резинкой. Я получил их от букмекера. Вот жена обрадуется! Моя жена, похожая на Кэти Уильямс, с волосами цвета меда.

Здорово было бы остаться в этой машине — свернуться калачиком на заднем сиденье, закутаться в сухой клетчатый плед и уснуть. А проснуться где-нибудь за сотни миль отсюда. Далеко-далеко, с новым именем. Вот только никакого клетчатого пледа тут нет.

Я открываю бардачок. Внутри нахожу лишь карту, блокнот (с какими-то непонятными цифрами) и жестянку с окаменелыми сосульками, из тех, что держат под рукой, чтобы не укачало в долгом пути. Внезапно меня накрывает острый приступ голода, и я набиваю мучнистыми леденцами рот, а жестянку сую в карман. Сахарная пудра пачкает пальцы, и рот наполняется сладкой лимонно-черносмородиновой слюной. В кармане дверцы лежит скребок для лобового стекла, я прихватываю и его тоже — сам не знаю зачем.