Валерия Вербинина - Аквамариновое танго

Труп проснулся рано утром. Кряхтя, он выбрался из-под одеяла и отправился приводить себя в порядок.

Собственно говоря, в эти мгновения он еще не являлся трупом. Можно сказать и так, что он был без нескольких часов трупом и его смерть уже вырисовывалась в контурах последнего дня его жизни.

Однако в эти мгновения, когда он чистил зубы, одевался, разворачивал газету, ворчал на дороговизну и на нелепые действия правительства, он менее всего думал о смерти и о том, что всему сущему когда-нибудь приходит конец. Не беспокоили его также и соображения о своем завещании, о том, кому что достанется, когда его не станет. Нельзя сказать, чтобы это совсем его не интересовало – напротив, он никогда не принадлежал к людям, которые считают, что после них хоть потоп. Завещание он написал давно и с тех пор о нем не вспоминал да и не видел смысла в этом, особенно в такой рядовой день, как сегодняшний.

Не было ни единого намека на то, что его существование вскоре оборвется, ни одной зловещей приметы, никакого знака свыше – ничего. Кот, как обычно, подошел к хозяину, прося ласки, и кофе был горячий, именно такой, какой он любил.

Утро прошло, как проходят все утренние часы, и день, который его сменил, тоже оказался самым обыкновенным днем. Все то же самое и все так же, как всегда. Ничего особенного.

Ближе к вечеру труп вспомнил, что ему надо кое-куда съездить, и вышел. В окно жена видела, как он садился на свой велосипед.

– Ты скоро? – крикнула она.

Не отвечая, он только кивнул, сел на велосипед и растворился в дымчатых средиземноморских сумерках. Она видела его сутуловатую спину, когда он уезжал, и даже тень предчувствия не сжала ее сердце. Впоследствии она пыталась вспомнить хоть что-нибудь, что указало бы ей на то, что в то мгновение она видела его живым в последний раз, но тщетно.

Через несколько часов для него все завершилось навсегда; потому что смерть – единственное, о чем можно сказать, что она действительно навсегда. Он лежал на обочине, возле своего велосипеда, и теперь никто не мог отрицать, что это был уже не человек, а просто труп. Бледный мотылек кружил над его лицом.

Из-за поворота выехал автомобиль, один из тех громадных автомобилей, которые были на ходу еще до недавней войны. Желтоватый свет фар осветил застывшее лицо покойника. Мотылек исполнил в воздухе какой-то замысловатый танец и исчез, словно его и вовсе не было.

Из автомобиля вышла женщина, окликнула лежащего, затем подошла ближе. Фары светились за ее спиной, словно глаза какого-то механического чудовища, мотор пыхтел с усилием, как человек, страдающий одышкой.

Женщина подошла ближе, внимательно оглядела труп и то, что лежало возле него. Хотя она понимала, что надежды практически нет, для очистки совести она все же потрогала пульс. Но рука трупа была холодной и застывшей.

Через несколько секунд дверца автомобиля хлопнула, и сумерки съели его – весь, вместе с дамой, которая в нем ехала, и одышливым мотором. Последними тьма проглотила глаза фар, которые были видны еще несколько мгновений, пока автомобиль ехал до следующего поворота.

– Ваше имя?

– Амалия Корф. Баронесса Амалия Корф.

Молодой полицейский, заполнявший протокол, поднял глаза. Почудилось ли ему или свидетельница упомянула о своем титуле как бы между прочим, но с вполне определенной целью поставить собеседника на место? Однако Амалия ответила ему таким безмятежным взглядом, что инспектор невольно смутился.

– Вы живете в Ницце?

– В основном в Париже, но в здешних краях у меня дом.

– Вы француженка?

– Я русская. Впрочем, паспорт у меня британский.

Теперь Анри Лемье кое-что вспомнил об этой странной русской, у которой действительно была вилла близ Ниццы. Теперь, после революции на ее родине, баронесса устроила на вилле нечто вроде центра для русских беженцев, на что местная полиция смотрела, скажем откровенно, без особого восторга. Им не нравились толпы дурно одетых, измученных людей, нередко прибывавших во Францию без всяких документов – или с такими документами, проверить подлинность которых не было никакой возможности. Однако несколько попыток властей под разными предлогами прикрыть это убежище закончились нешуточными скандалами, которые всегда разрешались в пользу этой непроницаемой светловолосой дамы с золотисто-карими глазами. Анри вспомнил разговоры о том, что у баронессы сохранились связи, которые она без малейшего колебания пускает в ход, и насупился. Он терпеть не мог людей, которые считают, что у них есть какие-то привилегии перед законом. Впрочем, до сих пор баронесса отвечала на его вопросы вполне откровенно, надо отдать ей должное. И все же эта женщина инстинктивно не нравилась ему, хотя он и сам не понимал почему.

– Расскажите, пожалуйста, как вы обнаружили тело, – попросил он.

– Я направлялась из Парижа в Ниццу на своей машине. Подъезжая к Ницце, я увидела на обочине велосипед и рядом с ним лежащего на земле человека. Я подумала, что он мог стать жертвой аварии или сердечного приступа. Я остановила машину и вышла, но беглого осмотра хватило, чтобы понять: здесь не было ни того, ни другого. Кто-то застрелил его, всадив три пули в грудь.

Инспектор Лемье привык к свидетелям, которые выражаются сумбурно, без конца повторяют одно и то же и, не в силах выразить какую-то мысль словами, помогают себе бурной жестикуляцией. Четкость показаний Амалии не то чтобы поразила его, но, скажем прямо, немного озадачила.

…И еще он внезапно понял, кого именно ему напоминает его собеседница. Она была похожа на королеву без трона. Она, возможно, сама не сознавала этого, но манера держаться, речь, посадка головы – все выдавало в ней человека иного круга, даже другого мира, того мира, который с Первой мировой войной канул в небытие.

– Вы полагаете, – спросил Анри, – что этого человека кто-то убил?

– Я думаю, вряд ли он сумел бы совершить самоубийство, выстрелив в себя трижды.

Она язвила и улыбалась – инспектор хоть и заметил колкость, все же поймал себя на том, что его так и тянет улыбнуться в ответ.

– Вы не знаете этого человека? – продолжал он.

– Нет.

– Вы абсолютно в этом уверены?

– Абсолютно.

– Итак, вы увидели тело и отправились в полицию…

– Я думаю, в данных обстоятельствах это было разумнее всего.

– Может быть, вы заметили еще что-нибудь, кроме того, что его застрелили?

– Да. Возле трупа лежал листок, придавленный камнем. Я так понимаю, это было сделано, чтобы листок не улетел от ветра.

– Что за листок?

– Обыкновенный лист бумаги, не очень большой.