Елена Михалкова - Котов обижать не рекомендуется

– Финальная сцена фильма «Захват Ихтиандра».

Дрозд взглянул на нее и рассмеялся. А секундой позже к нему присоединилась и Света. От их дружного смеха что-то незаметно изменилось вокруг, а, главное, в них самих. Из взгляда Дрозда исчезла так пугавшая Свету ожесточенность. «Не имеет значения, над чем мы смеемся – главное, что смеемся», – подумала она, утирая выступившие слезы его платком.

– Ржем с тобой, как два укурка, – сказал Дрозд, успокаиваясь. – Что на тебя нашло?

– А на тебя?

– А что я?

– А кто собирался идти воевать?

– А кто бредил про омон с трубками?

– Но они ведь носят длинные черные трубки! Я видела в репортажах!

– Это называется не трубка, а телескопическая дубинка, тундра ты неогороженная.

– Пускай тундра, – согласилась Света. – Но давай все-так позвоним следователю, хорошо?

Дрозд сделал рукой жест, обозначавший: бог с тобой, звони, все равно это бесполезно. Света тут же закопалась в сумке. Сотовый валялся на самом дне, и ей пришлось перебрать все содержимое. Расческа, паспорт, помада, зеркальце, блокнот, три карандаша…

Стоп! А где ключи?

Она еще раз перерыла всю сумку.

– Что такое? – насторожился Дрозд, почуяв неладное.

– Подожди…

Света похлопала себя по карманам. Заглянула в потайное отделение сумки. Вытряхнула все ее содержимое себе на колени.

Ключей не было.

Она подняла на него потемневшие глаза.

– Лешка…

– Что?

– Ключи от квартиры. Они пропали.

– Потерялись?

Она медленно покачала головой и облизала вмиг пересохшие губы.

Она не теряла ключей. Она вообще никогда ничего не теряет.

Зато теперь стало ясно, как убийца вошел в ее квартиру. Нет, ему не пришлось взламывать дверь. И им не удастся найти следов отмычек на замке.

– Ты хорошо все проверила? – спросил Дрозд, внимательно следивший за ней.

Не ответив, Света во второй раз перебрала груду мелочей у себя на коленях.

– Сумку осмотри, – посоветовал он. – А лучше дай я осмотрю.

– Держи. Но в ней точно нет ключей.

– Я и не собираюсь их искать. Хочу только убедиться, что там нет дырок.

Он сосредоточенно ощупал кожу и подкладку, а Света еще раз проверила карманы. Закончив, они переглянулись.

– Дыр нет, выпасть они не могли, – подытожил Дрозд.

– И потерять я их не могла, – кивнула Света. – Остается только одно: их у меня вытащили. Общественный транспорт отпадает – мы ехали в театр на машине.

Заканчивать очевидную мысль она не стала. Оба понимали без слов: ключи украли, когда они были в «Хронографе». Светина сумка стояла без присмотра, и залезть в нее мог практически любой.

– У тебя есть запасные? – спросил Дрозд.

– Есть. Только не у меня.

– А у кого? Поехали к нему.

Света молча смотрела на него, пока он не понял. И, кажется, снова хотел выругаться, но на этот раз сдержался.

Стандартная серая девятиэтажка в сумерках выглядела непривычно уныло. До сих пор Света приезжала сюда лишь днем и старалась покинуть район до темноты.

Она не любила это место. Здесь песочницы существовали для того, чтобы оставлять в них бычки. Продуктовые магазины пахли не хлебом, а протухшей рыбой. А по улицам прогуливались гладкие мускулистые псы, похожие на сухопутных акул. Их хозяева, сталкиваясь, иногда рычали друг на друга, и тогда псы нехотя разводили своих свирепых людей по разные стороны тротуаров.

Здесь не встречались благополучные собачки вроде йорков, не бегали веселые шпицы, похожие на мохнатые шарики с глазками, не лаяли чистенькие болонки. Отчего-то жители района ценили лишь те породы, которые могли всерьез рвать, кусать и хватать.

Они с Дроздом зашли в пропахший кошками подъезд. Лифт был из тех, которые, кажется, созданы, чтобы перевозить людей в ад, а не на верхние этажи.

А впрочем, подумала Света, кто сказал, что ад не может быть на верхних этажах?

На восьмом двери лязгнули и приоткрылись настолько, чтобы еле-еле протиснуться наружу.

– Это что, предостережение? – хмуро спросил Дрозд, выдираясь из челюстей лифта. – Ты каждый раз так выходишь?

– Да. Он давно сломан.

– И до сих пор не починят?

– Здесь ничего не чинят. Считают, что незачем, раз все равно опять сломают.

Дрозд обвел взглядом лестничную площадку и просвистел первый такт «Похоронного марша» Шопена.

– Сюда бы Достоевского. Местечко в духе его книг.

– Сюда бы маляра! – в сердцах сказала Света.

– Можно и маляра. Он бы осмотрелся и повесился. И тогда уже – Достоевского!

Он пнул смятую пивную банку, и та загрохотала вниз по ступенькам.

– Почему ты именно ему оставила ключи?

– Потому что он единственный из всех моих знакомых, кто всегда дома, – тихо сказала Света.

Дрозд поморщился.

– Ладно, давай не будем затягивать веселье. Иди, я тебя подожду.

– Я недолго.

Она дважды нажала на кнопку звонка. Очень долго никто не шел. Наконец за дверью послышались шаги, и Света вновь испытала знакомое чувство – короткий приступ тоски и страха, окативший ее холодной волной.

А потом к звуку шагов прибавилось постукивание палки, и волна откатилась назад.

Дверь приоткрылась.

– Светочка! – обрадованно сказал Вадим Петрович. – Заходи, заходи. Я тебя ждал.

Он все-таки уговорил ее выпить с ним чаю на кухне. Света порывалась уйти, но отчим заглядывал ей в глаза так заискивающе, так подобострастно кинулся искать печенье к чаю, что она не смогла.

Невкусный чай, зачерствевшее «Юбилейное» – наверняка еще из той коробки, которую она привозила месяц назад… Вадим Петрович о чем-то рассказывал, макая рифленый квадратик в грязноватый стакан. Света кивала, вежливо улыбаясь, внутренне содрогаясь от жалости пополам с омерзением.

Перед ней сидел больной, одинокий старик. Ее мать после развода навсегда вычеркнула его из жизни и со временем, кажется, пришла к выводу, что два года их брака ей просто приснились. Ничего не было, кроме страшного, мутного сна, где фигурировал какой-то бывший военный, который, кажется, пытался бить ее дочь. Гадкий сон, плохой, из тех, что стараешься побыстрее забыть. И это удается.

С родственниками Вадим Петрович перессорился много лет назад. Друзей он и прежде не приобрел, а теперь, когда перестал выходить из дома, это стало совсем невозможным.

Света была единственной, кто навещал его.

«Дядя Вадим», как он когда-то требовал его называть, к старости стал панически бояться врагов. Кому он был нужен, наполовину помешавшийся от одиночества и собственных страхов? Кто мог его ненавидеть? Ирония судьбы заключалась в том, что единственный человек, которому он причинил зло, приезжал к нему раз в месяц, убирался в его квартире, привозил с собой еду и уезжал – до следующего месяца. Никого, кроме Светы, Вадим Петрович не пускал в свой дом.