Барбара Вайн - Роковая перестановка

Иногда он представлял, как изумились, в какой ужас пришли бы многие из этих женщин, если бы знали, что эта внутриматочная штуковина является отнюдь не противозачаточным, а абортивным средством. Прежде чем ВМС сделает свою работу, должно произойти зачатие, яйцеклетка и сперматозоид должны соединиться в фаллопиевой трубе, а потом спуститься в матку и найти местечко, чтобы закрепиться; но похожая на «альфу» петля мешает им найти дом, и крохотный зародыш поплавает напрасно и в конечном итоге исторгнется из матки. Руфуса ни в коей мере не заботил моральный аспект, но сама тема очень интересовала. Он давным-давно решил, что не расскажет об этом ни одной из своих пациенток. Мериголд, своей жене, он, естественно, запретил давать место в своей матке этому инородному телу, или принимать таблетки, или подумывать о любом варианте так называемой реверсивной перевязки труб. В Милл-Хилле, в собственной постели Руфус использовал презерватив или практиковал coitus interruptus, в чем достиг небывалого мастерства и очень гордился этим.

Доктор сказал миссис Строусон, что, спасибо, прием окончен и что он сообщит ей о результатах анализа, проводил ее до регистратуры, где у нее забрали ее кровные сорок фунтов. Они пожали друг другу руки, Руфус пожелал ей приятной дороги до дома в Севеноксе и выразил надежду, что ей удастся проскочить пробки. Он знал, что врачей вроде него часто обвиняют в том, что о частных пациентках, которые платят им, они проявляют особую заботу, а пациенток, которые направляются к ним по системе государственного здравоохранения и которые платят деньги в бюджет, они воспринимают как неисправный механизм. Руфус знал об этом, и это, по сути, ему не нравилось. Открыв частную практику, он попытался сопротивляться такому отношению, но у него ничего не получилось. В стране с двумя народами он был слишком мал, чтобы принадлежать к праведным. В больнице, где толпились амбулаторные больные, где палаты были забиты стационарными больными, он был так загружен, так задерган, замотан и утомлен, а женщины были так покорны, невежественны или просто мрачны, что он забывал о принципах. Не то чтобы они не умели вести светскую беседу или не носили сумочки от Этьенна Эне, где в уютных гнездышках лежали золотые карточки «Америкэн Экспресс». Просто создавалось впечатление, что эти два сорта женщин принадлежат к разным видам, а роднит их только то, что находится под нижним бельем либо от Дженет Реджер, [11] Легендарный дизайнер нижнего белья, вошедшая в историю моды как изобретательница бюстгальтера «no bra» в 60-х годах XX века. либо из универмага «BHS». Свое отношение к ним Руфус, по сути, разграничивал по такому же принципу. Особую же заботу он проявлял только о своей жене и никак не о миссис Строусон и иже с ней.

На сегодня она была его последней пациенткой. Теперь наступает самое приятное время — период расслабления. Что бы он пристыженно ни говорил своим пациенткам, какие бы признания ни делал, он следил за количеством выкуренных сигарет и старался держаться между десятью и пятнадцатью. Но во вторую половину дня, после ухода последней пациентки, он всегда выкуривал две сигареты. Он курил и читал вечернюю газету в течение примерно получаcа, только после этого спускался в метро и ехал на Бонд-стрит.

Сегодня это всегда приятное время было испорчено статейкой, которую Руфус прочитал перед приходом миссис Строусон. Газету принесла с обеда сестра и оставила на низеньком журнальном столике. У него в этом время был прием. Из-за того, что миссис Строусон опоздала на пять минут — он не возражал против таких опозданий, а вот «бюджетной» пациентке отказал бы в приеме, не приди она вовремя, — от нечего делать взял «Стандард» и увидел статью.

Полчаса были испорчены, но Руфус тем не менее оставался дисциплинированным человеком. К тридцати трем годам он не добрался бы до нынешних высот, если бы давал себе волю предаваться бесцельным размышлениям или невропатическому самокопанию. То, что он возродился, да так успешно, так блестяще, после тех травмирующих событий, было большим подвигом. Он подверг себя собственной терапии: сидел один в больничном кабинете и вслух рассказывал о случившемся. Руфус был одновременно и врачом, и пациентом; он задавал вопросы и отвечал на них с полной откровенностью, ничего не утаивая, раскрывая перед голыми стенами, перед металлическим столом и вращающимся черным кожаным креслом, перед окном с полуопущенными темно-голубыми жалюзи свое омерзение и досаду, свое отвращение к самому себе, свое стремление спрятаться в тень и страх, который временами, казалось, расправлял крылья у него в голове и принимался бешено молотить ими.

И это помогло — до определенного предела. Эта штука (так он называл про себя свое лечение) часто работает до определенного предела. Только вот предел находится слишком низко. Выбросить все и, следовательно, избавиться от всего — ну, в общем, получается. Но вот непонятно, как все это возвращается. У Руфуса это тоже возвращалось, и ему оставалось лишь одно: стереть воспоминания в порошок и идти дальше. Время — лучший из докторов, хотя в конечном итоге оно убивает, — сделало гораздо больше терапии, и сейчас Руфус мог прожить дни и недели, ни разу не вспомнив об Отсемонде. У него ассоциативный процесс протекал совсем не так, как у его бывшего друга Эдама Верн-Смита, потому что Эдам — «творческая» личность, а он ученый, и греческие или испанские названия, например, у него ничего не вызывают. В конце концов, Отсемондо не греческое название, и для Руфуса, который, в отличие от Эдама, не получил классического образования, в нем ничего греческого нет. И нет у него такой гипертрофированной любви к детям. Такое чувство вряд ли помогло бы ему в профессии, когда женщины постоянно стремятся выяснить, будут ли у них дети, или как от них избавиться, или как их зачать. Он давным-давно взял ту историю с Отсемондом под жесткий контроль и питал большие надежды, что никогда не вернется к ней ни в мыслях, ни в словах — и тут эта статья.

Если дом, о котором там пишут, это Уайвис-холл, почему об этом не говорят прямо? Почему пишут «недалеко от Нунза» вместо «недалеко от Хадли»? То место было ближе к Нунзу, чем к Хадли, на три мили, хотя, конечно, Хадли — город, а Нунз — деревушка. В окрестностях Хадли огромное количество домов типа Уайвис-холла, и журналисты наверняка назовут «землевладельцем» любого, у кого есть несколько акров земли. Насколько ему известно, нет ничего необычного в том, что кто-то раскопал человеческие кости. Вполне возможно, что они древние…

Только один достоверный факт во всей статье: имя нынешнего владельца дома — Алек Чипстэд. Дипломированный оценщик недвижимости, как они пишут. Руфус затушил вторую сигарету, сунул газету в портфель и надел изумительный кожаный плащ от Белтрами, купленный во Флоренции. В нем он выглядел бы как настоящий гангстер, не будь он таким светловолосым, румяным и голубоглазым.