Борис Рудаков - Камера смертника

– Вы еще не уехали? – спросил удивленный Сергей – мой первый консультант и провожатый по коридорам земного ада.

– Н-нет, – не понял я вопроса. – А что? Должен был?

– Обычно журналисты у нас больше одного дня, максимум двух не выдерживают, – без усмешки ответил Сергей.

– Удовольствие смотреть на все это весьма спорное. Вообще-то я собирался уезжать сегодня ночным поездом, но остался у меня в планах еще один человек из осужденных.

– И кто?

– Георгий Павлов, – ответил я и поспешно пояснил: – Разрешение есть.

– Павлов? – Сергей спросил с таким искренним удивлением, что я заподозрил неладное. – Странно, что он дал согласие. Только ничего у вас с ним не получится. Не знаю, зачем он вам нужен.

– И я не знаю, – вздохнул я.

– То есть?

– Мне отец Василий посоветовал с ним побеседовать. Понятия не имею зачем. А почему вас все это так удивило?

– Павлов абсолютно неконтактен. Давно замкнулся в себе, так что трудно сказать, что он еще воспринимает окружающий мир адекватно.

Я намеревался утром посмотреть на Павлова со стороны, попытаться составить собственное впечатление о нем. И только потом познакомиться с личным делом, послушать, что говорят о нем инспекторы-контролеры. Мне показали осужденного Павлова в момент проверки его камеры, так что разглядеть его удалось в полной мере. Среднего роста, не выделяющийся ни фигурой, ни лицом, ни какой-то особенной жестикуляцией. То же послушное безличие, тот же отсутствующий взгляд.

Тем не менее, разглядывая своего будущего собеседника, я все же чувствовал, что в нем есть что-то особенное, то, что отличает его от других. На его отрешенном лице я заметил две складки, которые шли от крыльев носа вниз. Такие складки появляются, если скорчить презрительную мину, брезгливую, с сильно сжатыми от напряжения зубами. Это может продемонстрировать сам себе любой, если подойдет к зеркалу. Но лицо у Павлова было как бы окаменевшее, абсолютно лишенное выражения и эмоций. И я подумал, что эти складки у него сформировались давно: на этапе следствия, первых лет отсидки. Может, даже в те времена, когда он совершал преступления. Странное лицо, которое можно было бы назвать приятным, по-мужски красивым, умным. Только это было очень давно.

А потом я посмотрел его дело и буквально обалдел. Павлов был серийным убийцей! Не маньяком-насильником, а именно серийным убийцей. То есть человек ходил по городу, где-то работал, наверняка имел семью – а периодически убивал людей по определенному признаку. Подробностей в деле я не нашел, или мне их не показали, но внешность серийного убийцы я себе как-то иначе представлял. Менее интеллигентным, что ли.

И после обеда я был готов пообщаться с Павловым. Прежде чем его приведут в отдельную комнату, разделенную решетками на три части, я решил поговорить с дежурной сменой и почитать, что написано на двери камеры на «визитке». Приписка красным все же была, хотя я почему-то надеялся, что ее не будет. Гласила она о возможной вспышке агрессивности и возможных попытках суицида. Хм, а Сергей говорил, что Павлов замкнут до предела, абсолютно неконтактен… Значит, психолог разглядел что-то глубже. Или Павлов умышленно носит маску отрешенности от мира, а на самом деле нормален. В определенном смысле… Ведь он же согласился на интервью с журналистом, он же встречается со священником. Хотя насчет отца Василия я не уверен. Он просто посоветовал побеседовать с Павловым, а удавалось ли это ему самому, я не знаю.

Сергей выслушал мои сомнения спокойно и даже как-то понимающе.

– Формулы «предупрежден – значит, вооружен» и «непонятен – значит, опасен» придуманы давно и не нами. И специалистам виднее, что у него в черепушке на самом деле творится. Только я вам скажу, что дежурит он по камере исправно, доклады делает как положено, ведет себя в соответствии с режимом. Те, кто с катушек съезжает, у них сразу отклонения видны, а Павлов даже работает, хотя и поглядываем мы за ним очень внимательно. Не обольщайтесь, что он свихнулся: я думаю, что он просто себе на уме. Не забывайте, что запросто планировал преступления, готовился к ним и убивал людей. Он ведь здесь уже с девяносто пятого, когда еще ждали расстрелов, но их просто приостановили по негласному распоряжению. А до этого еще два года сидел под следствием и знал, что статья у него расстрельная.

– А родственники у него есть, на свидание к нему хоть кто-то приезжал?

– Вот этого я не знаю. Пока я здесь – еще ни разу. Хотя, судя по личному делу, он женат; мать вроде была, потому что следователи ее тоже допрашивали…

21:46

Вот так и получилось, что я полностью перешел на повесть об этом человеке. Человеке, которого я не знал, человеке, который мне был непонятен, человеке, о котором мне говорил священник.

Он сидел передо мной и смотрел в пол все тем же пустым взглядом. Мы еще не начали разговора, и я просто разглядывал сидевшего на табурете за двумя рядами решетки осужденного Георгия Павлова. Разглядывал и ловил себя на мысли, что чисто внешне не воспринимаю его как убийцу. Попытался сравнить свои ощущения при взгляде на других осужденных. Нет, все равно не воспринимаю. А если, черт возьми, тут судебная ошибка? Если он, скажем, взял на себя чужую вину? Или так изменился здесь за пятнадцать лет, что перестал быть злодеем? Однако, напомнил я себе, не забывай про вердикт психолога, а тот открытым текстом говорит, что вспышка агрессивности возможна. И еще про возможность суицида. С последним мне было понятно – надлом, нежелание жить, нежелание терпеть все это бессмысленное существование. А вот вспышка агрессивности – это мне серьезная подсказка.

Тогда, в тот первый раз, о котором я сейчас рассказываю, я еще не собирался писать именно о нем. Я просто заинтересовался предложением отца Василия; собирался нанести последний штрих своих впечатлений о спецучастке и уехать подчищать и сдавать статью.

– Меня зовут Борис, – с нажимом и со значением в голосе говорил я. – Я журналист и приехал сюда, чтобы написать статью о колониях, где содержатся осужденные к пожизненному заключению. Понимаете, описать условия содержания, порядки… Ну и написать, конечно же, и о тех, кто тут содержится.

Павлов смотрел в пол, не изменив выражения лица. Нельзя было даже сказать, что он чего-то ждал. Он присутствовал при моем монологе.

– Понимаете, Георгий, я хочу, чтобы люди там узнали обо всем, – приврал я, потому что не стоило говорить, что мне заказали эту статью. Я должен для налаживания контакта говорить, что лично заинтересован. – А с вами я захотел побеседовать потому, что мне это посоветовал отец Василий. Вы ведь с ним беседуете периодически?

О, чудо! Павлов кивнул. Выражение его лица не изменилось, ничего не изменилось в его позе, но он кивнул. Значит, он слышал, понимал. Значит, он согласился на интервью не механически, потому что за пятнадцать лет в него втравили послушание, а потому что сознательно хотел этого.