Наталия Ломовская - Игла цыганки

Кто не знает, что такое счастье, кто уверен, что его, этого счастья, вообще нет, а есть какие-то там покой и воля, пусть попробует прокатиться теплой летней ночью по ровной трассе в хорошем современном автомобиле. Так думала Нинуля, подставляя лицо душистому ветру, бьющему из окна. Впрочем, тут и воля, и покой, и даже немного грусти для остроты ощущений – вот бы это был мой автомобиль, мой мужчина и мои детишки на заднем сиденье! Детей, впрочем, она увидела мельком – очень похожие друг на друга, русые и круглолицые. Хорошенькая девочка лет восьми и надутый мальчик годами тремя помладше, в одинаковых джинсовых шортах и ярко-оранжевых футболках. У девочки роскошная, небрежно заплетенная коса. Мальчик сопит и ерзает – может, ему кое-куда нужно? Отец не реагирует, все внимание на дорогу, да и разве мужчины умеют обращаться с детьми? Интересно, где их мать? Смотрит сериал, лежа в роскошном кружевном пеньюаре у телевизора? Или уехала на дорогой спа-курорт в Ниццу? Или умерла, производя на свет этого бутуза, а она, Нина, как две капли воды, оказывается, похожа на нее? Потому напряженно молчат дети на заднем сиденье, потому со странной улыбкой посматривает на загадочную незнакомку их отец, потому у нее нежно замирает сердце... Ага, вот и здание супермаркета «Мега», вокруг много машин. Паркуемся.

– Мы приехали. Я куплю мороженого и вернусь, хорошо? Ксана, Денис, ведите себя хорошо. Присматривайте за ними, ладно? Вообще-то они воспитанные...

Да не воспитанные – выдрессированные! Они не запрыгали на сиденье, не закричали, что пойдут с папой, что им нужно еще колы, чипсов и киндер-сюрприз! Они даже не шелохнулись, только одинаково покивали головенками. Оставшись наедине с детьми, Нинуля ощутила необходимость с ними пообщаться. Все же ей поручили «присматривать». Но как? Из детей она была знакома только с Лилькиным Егоркой, но там особый случай...

– У тебя красивая коса, – доверительно сказала Нина девочке, неловко вывернувшись назад.

– А у тебя красивая шляпа, – парировало прелестное создание. – Можно мне примерить?

– Конечно, – кивнула Нина, обрадовавшись удачному началу разговора. Сиреневая роза сослужила службу! Прежде чем напялить шляпку, Ксана сняла с кончика косы махровую резинку, тряхнула густыми волнистыми волосами... Вот кокетка, вот вертушка!

– Попроси маму, она купит тебе такую же, – сказала Нинуля, уже начав опасаться за судьбу своего испанского сокровища. Вдруг девочка вздумает оставить шляпку себе насовсем?

– У нас нету мамы, – тут же откликнулся Денис.

У Нинули чуточку похолодело внутри. Неужели ее глупые мечты, навеянные цветастым любовным романом, оказались реальностью?

– Где же ваша мама, Дениска?

– Умерла, – с достоинством ответил малыш. – А зачем ты спрашиваешь? Ксанка, зачем она спрашивает?

– Она хочет стать нашей мамой, – ответила девочка. Откуда-то в руках у нее появилась блестящая пудреница с логотипом «Ив Сен-Лоран»; Ксанка смотрелась в зеркало и обмахивала пуховкой едва видный из-под полей шляпы носишко.

От недетской проницательности маленькой модницы Нина растерялась и смогла только улыбнуться – довольно глупо.

– Пусть своих дитев разведет, – спокойно посоветовал бутуз.

– Она не может. У нее не будет детей, потому что она прошлой зимой сделала аборт, а потом застудила придатки, – пояснила Ксана. Девочка смотрела уже не в зеркало, а на Нинулю, и ловко крутила в пальцах пудреницу. Позолоченный бок вещицы вспыхивал колючим огоньком, и от него почему-то нельзя было отвести глаз... Нина прикусила себе язык, но это не помогло, острая боль не вывела из бредового полусна, из внезапного ступора.

– Аботр? – очаровательно ломая язык, переспросил мальчик.

– А-борт. Так называется, когда женщина идет в больницу и делает операцию, чтобы убить внутри себя ребенка.

– Это плохо? – уточнил Денис.

– Очень. Это плохая тетя. Но она еще может стать хорошей.

Дети смотрели на Нинулю внимательно. У той остекленели глаза, покраснело и залоснилось лицо, из полуоткрытого рта текла розоватая струйка слюны. Нина чувствовала это – но не могла двинуться, не могла поднять руки, не могла даже моргнуть. Грех. Грязь. Скверна. Они облепили ее изнутри и снаружи омерзительной коростой. Нина замерла в отвращении к самой себе, как муха в янтаре, и не двинется больше никогда, если ей не прикажет этого мягкий, чудесный голос, обличающий и дающий надежду.

– Я думаю, она может поехать с нами. Ей же хотелось этого, правда?

– Да. Она поедет и станет хорошей-хорошей. Смотри, папа идет!

...И тут же стало легко и просто, и откуда-то хлынул поток золотого света. Он бил прямо в голову, прямо в мозг, освещая все темные углы, заставляя корчиться затаившихся по углам чудовищ, и это было так больно и так сладко, что оставалось одно – повиноваться всемогущему свету, честно, бесстрашно исполнять его волю.

– Пап, ты фисташкового купил?

– Пап, а тетя хочет с нами ехать! Она сама сказала!

– Ксана! Я же тебя просил!

– Пап, мы ничего плохого не сделали, правда-правда!

– Отдай тете ее шляпку.

– Пожа-алуйста, – надув губы, Ксана тянется к Нинуле, напяливает ей на голову шляпку – задом наперед и набекрень.

– Вы правда хотите составить нам компанию? – обращается мужчина к Нинуле, и та кивает, повинуясь золотому свету, его твердой и радостной воле.

– Очень хочу. Возьмите меня с собой. Я всегда мечтала...

– Пап, поехали уже! Мороженое растает!

– Как вас зовут?

– Нина, – шепчет девушка, глядя прямо перед собой, но вряд ли она много видит.

– Пап, дай ей тоже мороженого! Она теперь как будто наша мама!

– А мне надо в туалет, – попросился мальчик.

Сделаем пару шагов назад. Нинуля поет на летней эстраде, рыдает по-английски нежный голосок, а на другом конце города ее подруга и соседка Лиля собирается на встречу выпускников.

Она не хочет идти, совсем не хочет. Ее пугает перспектива встретиться с одноклассниками, к которым, в большинстве, Лиля никогда не питала великой симпатии. Ей не импонирует мысль делиться с ними своими «достижениями», тем более что и особенных достижений нет. Она не окончила престижного вуза, не сделала карьеры, не купила загородного поместья. Лиля просто портниха, шьет вычурные наряды, стремится угодить клиенткам...

Она даже не вышла замуж – одна растит ребенка. И обстоятельства складываются так, что ребенок этот, сыночек Егорушка, одуванчик пушистый, львиное сердечко, вряд ли когда-нибудь даст повод для публичной гордости. Так зачем идти на встречу? Только расстраиваться?

Но Лиля все же собирается, моет голову и наносит макияж. Она очень белесая, «как бледная поганка», думает про себя Лиля. Хороша лишь ровная, бежево-розовая кожа, остальное подкачало. Приходится подводить карандашом светлые брови, красить незаметные золотистые ресницы, румянить впалые щеки и обводить карандашом узкие губы, увеличивать их. Черты лица у Лили правильные, но кажутся незавершенными, словно неведомому мастеру не хватило времени или решимости нанести последний, самый главный штрих. Макияж Лиле не идет, делает ее похожей на опереточную простушку-пастушку.