Евгения Михайлова - Как свежи были розы в аду

– Ну и что?

– Интересно.

– Какой ты любопытный, Валек! А помнишь, Масленников нам обещал: в этом деле еще будет небо в алмазах. Народ набежит, судиться все начнут, обстоятельства разные всплывут. Накаркал. Пошли новые младенцы, скоро новые близнецы появятся…

– Весело ты, однако, настроен. Это хорошо. Когда схватишь хвост, посмотри, что сможешь, по поводу первой дочери, ладно? Кстати, Валентина на днях собирается с нами расплатиться.

– Ты б с этого и начал. А как это у нее получилось, интересно? Она ж еще не вступила в права наследства.

– Торгует, полагаю, документами напрямую и по-всякому. Все ведь осталось у нее в квартире. Пока Ирина Майорова чего-то добьется в судах…

– Вместо архивов обнаружится записка: «Здесь был Вася», – оптимистично заключил Сергей.

Ирина поздно вышла из офиса, неторопливо подошла к машине, и вдруг к ней шагнула странная личность. Ирина вздрогнула. Какая-то старуха вцепилась ей в руку, смотрела прямо в лицо злобными глазами и при этом улыбалась страшным ртом с несколькими желтыми зубами!

– В чем дело? – вырвала руку Ирина. – Что вам нужно? Я попрошайкам не подаю.

– Ой, какие мы гордые, – проскрипела старуха. – А я ничего ни у кого не прошу. Пришла в трудную минуту с родственницей познакомиться.

– Вы сумасшедшая?

– Нет, – еще шире заулыбалась старуха. – Я – мать сестры твоей, поняла?

– Точно сумасшедшая. Дайте пройти.

– Подожди, Ирочка, – вдруг почти запела старуха ласковым голосом. – Ты лучше посмотри. Это метрика моей Людки. Видишь, отец написано… Видишь кто?

– Вы хотите сказать, что Александр Майоров, отец вашей дочери… мой папа?

– Я это сказала.

– Ладно, давайте кончать этот спектакль. Я устала. Майоровых много, Александров еще больше… Вы прочитали о нас в газете и решили воспользоваться тем, что ваш муж или кто он там был однофамильцем моего отца. Зачем?

– О! Сказала – прям как отрезала. Да ты смотри: подпись своего папки знаешь?

Ирина взяла в руки документ, посмотрела на подпись при свете фонаря, затем открыла машину, села, посмотрела при свете… Да, так расписывался отец.

– Садитесь, – сказала она старухе. – Как вас зовут? А, ну да, вижу. Галина Ивановна. У вас есть еще какие-то доказательства того, что речь идет о моем отце? Подпись может быть похожей или подделанной…

Галина Ивановна, кряхтя, удобно устроилась на сиденье, вытянула ноги, пожаловалась:

– Болят колени. Твоей матери сколько лет?

– Семьдесят два.

– А мне – семьдесят пять. Тебе сколько?

– Сорок три.

– А Людке – сорок восемь. Девчонки вы против нас, – хихикнула она.

– Так что еще у вас есть?

– Фотка твоего папки. Мальчишкой был. Студентом. Комнату у меня снимал. Сказал, в общежитии стихи писать не может: мешают. А у меня тихо. Вот, узнаешь?

– Да, – сухо ответила Ирина. – Мне пора домой. Могу вас довезти до метро.

– Довези, добренькая ты какая. Я так и думала. И красивая. Людка у него хуже получилась.

– Вы можете не говорить свои глупости? – Ирина резко тронула с места. – Вы меня искали и нашли для того, чтобы я вас до метро подбросила?

– Ирочка, я прочитала, где ты работаешь, набралась смелости и приехала… Вижу, ты не особенно рада. Но нет у нас с Людкой никого. А она при смерти, можно сказать.

– Что? Что случилось?

– А я знаю, что с ней случается? Припадки всякие. Она маленькой упала, головой ударилась.

– Она болеет?

– Не то чтобы болела. Говорю ж – припадки.

– Диагноз какой?

– Небогатые мы, чтоб диагнозы свои знать, – почти пропела Галина Ивановна. – Бросил нас Сашка, потом и деньги перестал платить.

– Мысль ясна. Где она сейчас, ваша дочь?

– Дома. Я ее к кровати привязала.

– Зачем?!

– Так она ж что угодно натворить может. И с собой, и вообще…

– Сколько вы хотите денег и на что?

– Ну, тыщ двадцать хотя бы. Знаешь, как все дорого.

– У меня нет столько наличных.

– Так можно банкомат найти, – живо отреагировала Галина Ивановна.

– Нет! Я дам вам столько, сколько захочу, и все. Высаживайтесь, вон метро.

Ирина достала из сумочки кошелек: там была пятитысячная купюра и три по тысяче. Она протянула Галине Ивановне три. Та взглянула кисло, уже открыла рот, но Ирина быстро сунула ей в протянутую ладонь еще пять и молча кивнула в сторону метро. Взгляд у нее был настолько решительный, что шантажистка тут же выскочила.

– Подождите, – окликнула ее Ирина. – Вы мой адрес случайно не знаете?

– Конечно, знаю, – охотно ответила Галина Ивановна. – В газете был, я все эти публикации собираю.

– Так вот – забудьте. Если увижу вас рядом с домом, у двери, не дай бог, в квартире, когда приеду – а я маме звоню каждый час, – вы поймете, что мой папа был очень добрым человеком. Я совсем другая. Деньги дала первый и последний раз. Понятно?

– Конечно, деточка, – спокойно ответила Галина Ивановна и пошла неуклюжей походкой. На ней была странная юбка защитного цвета и черный, почти мужской пиджак.

Ирина проехала немного и остановила машину у обочины. Руки тряслись. Мама правильно сказала, что жить станет трудно. Не просто трудно. Дело даже не в тяжбе, которую она затеяла и которая стала неразрешимой проблемой. Она не может получить у Валентины ни доступа к материалам отца, ни внятной информации. Дело в том, что они с мамой оказались под грозовой тучей, которой стала жизнь и смерть отца. С бесстыдно раскрытыми тайнами, с секретами, которые пока находятся под семью замками, с преступлениями, поставившими в тупик даже следствие. И тут еще один подарок – очередная сводная сестра с припадками и мамашей-монстром. Что дальше? Есть ли обратный ход? Мамины нервы и силы на пределе. Да и ее, Ирины, тоже.

Галина подошла к своему дому, подняла голову, остро посмотрела на окна третьего этажа. Она развязалась! Включила свет! Галина бросилась с неожиданной прытью в подъезд, не стала вызывать лифт, как старая скаковая лошадь, взлетела на свой этаж. Открыла дверь. Свет горел и в прихожей. Дочь стояла у ванной с белым лицом и дикими, обезумевшими от страха глазами.

– Ты зачем развязалась? – тихо спросила Галина.

– Мне нужно было в туалет… Я хотела пить.

– Тебе что – три года? Ты не могла потерпеть?

– Нет, – дрожащим голосом сказала Люда.

Галина молча подошла к ней, вцепилась обеими руками в ее волосы и стала трепать, пытаясь ударить ее головой о стену. Люда не сопротивлялась, только тонко вскрикивала. Когда мать ударила ее коленом в живот, всхлипнула и сползла на пол. Галина смотрела на ее узкое, страдальческое лицо, на худые руки, острые колени – и дышала полной грудью в парах злобы и ярости, которая делала такой яркой ее незаметную жизнь. Она считала себя верующей! Она часто ходила в церковь и при жизни Майорова ставила свечки за упокой раба божьего Александра. Узнав о его смерти, удовлетворенно кивнула: помогло. После похорон она целовала иконы, стояла на коленях, просила бога: «Накажи его там». Она была уверена в том, что ее просьбы выполняются и сейчас Александр смотрит на свою бестолковую, никому не нужную дочь, которую она может забить до смерти, и страдает. Он же такой добрый…