Анна Владимирская - Глоток страха

Миша что-то с жаром, но слишком быстро говорил, делая руками приглашающие жесты. Когда подруги привыкли к его необычной украинской скороговорке, стало ясно: он всей душой рад, что Львов удостоился высокой чести принимать его любимую актрису и ее подругу.

Не успели налить по второй (Вера отказалась), как в дверь заглянула квадратная тетка в форменной одежде и забрала с собой Михаила.

— «Он улетел, но обещал вернуться», — дурашливо продекламировала Завьялова и сделала звук телевизора погромче.

— Эй, ты, фрекен Бок, — сказала Вера. — К чему тебе ящик?

— Новости показывают.

— Ну, если хочешь испортить себе удовольствие, смотри новости. А я лучше витаминизируюсь.

Лученко с аппетитом съела банан и пол-апельсина. На маленьком экранчике телевизора что-то вещала голова ведущего, потом показали толпу людей, «У здания Верховного Суда, — бубнила за кадром голова, — собрался митинг. Это проводят акцию протеста родственники и друзья трех десятков погибших. Тех, которые были зверски убиты "украинским Чикатило", год назад приговоренным к высшей мере наказания. Однако Украина, как и другие страны Европы, отменила смертную казнь, и преступнику ее заменили бессрочным заключением. Митингующие требуют казни для убийцы своих родных. На плакатах надписи "Чтоб ты сдох в мучениях, убийца наших детей!" и "Судьи, у вас есть родные?!"…А теперь новости спорта…»

— Выключи, — поморщилась Вера. — Не люблю распаленную толпу. И вот этого — зуб за зуб, кровь за кровь… Варварство средневековое.

Лида медленно выпила коньячку, промычала что-то неразборчивое, но удовлетворенное, закусила долькой апельсина.

— А я, если хочешь знать, их поддерживаю, — заявила она. — Я их понимаю. Сама бы этого маньяка задушила, хоть и христианка. Это ж надо — стольких поубивал, просто больной какой-то!

— Вот именно. Больной. Значит, изолировать. Я понимаю, если б не успела Украина присоединиться к конвенции за отмену смертной казни, тогда… Но сейчас-то зачем этот суд Линча? Закон есть закон.

— Надо ему отомстить, вот как они думают! — убежденно провозгласила Лидия. — И я с ними согласна. Если б он тронул кого-то из моих, я б… не знаю что. Не успокоилась бы, пока он жив. Наняла бы для него киллера, жизнь бы на это положила. И чтобы в мучениях, а не просто так. Зубами бы…

— Ух мы какие, — невесело усмехнулась Лученко. — Мстительные. Прям тебе граф Монте-Кристо. «За глубокое, долгое, беспредельное, вечное страдание я постарался бы отплатить точно такими же муками…» И как там дальше?.. «Недостаточно, чтобы нож гильотины в секунду отрубил голову тому, по чьей вине вы пережили ужасные мучения…» А, вспомнила: «Разве нет преступлений, достойных более страшных пыток, чем кол, на который сажают у турок, чем вытягивание жил, принятое у ирокезов, а между тем равнодушное общество оставляет их безнаказанными?»

— Точно! Молодец граф! — воскликнула актриса.

— Значит, тебе недостаточно остановить того, кто убивал. Нужно его тоже убить — чтобы доставить тебе удовольствие. Тебе и вот этой толпе несчастных. Да? И вам будет все равно, что вы наказываете не убийцу, а тварь дрожащую, больного безумца.

Лида надулась.

— А мне помнится, что его признали вменяемым, — сказала она. — Где-то писали… И — да, это толпа несчастных! У них этот придурок отнял самое дорогое! О чем ты говоришь?!

— Тише, спокойно. Мне их тоже искренне жаль. Но можно ли так остервенело требовать казни, когда страна повернулась лицом к цивилизованному миру? Все давно живут по праву, только мы — по понятиям.

— Ты идеалистка! — еще больше надулась Завьялова.

— Да? — подняла бровь Лученко. — Ты уверена? Тогда лучше быть идеалисткой, а в циники я не тороплюсь. Тем не менее глаза у меня есть. Посмотри на них внимательно, на этих обездоленных. Ведь если б, допустим, я со своими миротворческими речами оказалась сейчас среди них, они б меня в куски разорвали. То есть совершили бы убийство. Сделали бы с инакомыслящим то, что делал маньяк с их родными. Так я идеалистка? Или ты сомневаешься?

Лида молчала.

— Я могла бы тебе сказать, что месть сжигает. И твой «молодец граф» остановился почти вовремя, спасся, если верить Дюма. Что месть как таковая вообще разрушает и того, кто мстит, и все кругом. Но ты не поймешь… Если уж ты христианка, то вспомни хотя бы, что сказано об отмщении, и успокойся. Ты, смертная, никогда не сможешь наказать так, как накажет тот, кому положено это делать. При всей своей актерской фантазии — не сможешь.

Вера раскаивалась, что позволила втянуть себя в спор. И кто ее за язык тянет — постоянно открывать людям глаза? Пусть себе пребывают в заблуждении. Вон у Лидки уголки губ опустились, наверное, жалеет уже, что потащила подругу с собой.

— Ничего. — Лиде хотелось все-таки оставить за собой последнее слово в этом внезапном споре. — Я бы придумала.

Вера только вздохнула. Тут раздался осторожный стук: пришел Миша. Извиняясь, принялся что-то объяснять про плохо работающий титан, его прервали и предложили выпить, он с охотой согласился. Вера, хоть и не очень любила коньяк, тоже выпила. Чтобы избавиться от осадка, возникшего после спора с подругой, она начала с проводником разговор о Львове. Тот соглашался, что город уникальный. Однако умолял женщин быть поосторожнее, потому что в городе в последнее время происходят странные случаи. «Какие такие случаи?» — спросили его.

Миша сделал таинственное выражение лица и посмотрел в угол купе. Там лежала взятая Лидой в дорогу книга. Эту книгу Михаил, когда сервировал стол, опасливо, двумя пальцами отложил в сторону. Лученко, заметив его взгляд, машинально взяла книгу в руки. Гусаков, «Игра в отрезанный волос». Она как-то пыталась читать детективы этого автора, но не смогла продраться через нудный канцелярский язык. Позже, увидев его на разных телевизионных каналах, она поняла, что ей не нравится и сам автор, который без конца пиарил себя на телевидении и мозолил глаза своим слишком частым присутствием в средствах массовой информации. И вот теперь, в ночном купе поезда Киев — Львов речь зашла о его книге и книгах вообще.

— Не стоить брать эту книжку! — обратился проводник к актрисе.

— Почему, Миша? Вам не нравятся триллеры Гусакова? — спросила из вежливости Завьялова, разомлевшая от ужина.

— Не, дело не в том. Тут другое… — Он снял форменную фуражку, протер ее платком и опять надел на голову. Затем аккуратно отобрал у Лиды книгу, вновь двумя пальцами, как что-то опасное, запихнул ее в пакет и унес. — Оставил в соседнем пустом купе, — доложил он, вернувшись.

И только теперь рассказал женщинам странную историю. Поверить в нее было сложно. Больше всего она напоминала байку, нарочно сочиненную для разговоров со случайными попутчиками. Это была история о «проклятых книжках».