Полина Дашкова - Вечная ночь

– Здравствуйте, вас уже ждут, – сказал метрдотель.

Вазелина в кафе знали. Он бывал здесь часто, встречался с журналистами, иногда просто приходил поесть. Хорошо, что метрдотель проводил его к столику, иначе он ни за что не узнал бы корреспондента. У него была отвратительная память на лица.

Парень пил кофе и читал газету. Вазелин плюхнулся напротив.

– Привет, извини, я опоздал.

– Ничего страшного, – парень сверкнул белыми зубами, – скажите, как мне вас называть, Вазелин или Валентин Федорович?

– Ну, вообще-то, я Ваз. Странно, что ты этого не знаешь. Тебя как зовут? Я забыл, извини.

– Антон.

– Ладно, Антон, я сначала пожру что-нибудь. Не возражаешь? Кстати, можешь подробно описать мой завтрак. Публике всегда интересно, чем питаются гении.

Гений заказал себе омлет с беконом, горячие гренки, свежий ананасовый сок, двойной кофе со сливками.

– Скажите, у вас есть враги? – спросил Антон, когда ушел официант.

– А как же? – ухмыльнулся Вазелин. – У кого их нет? Я красивый, талантливый, знаменитый.

– Вы именно такой?

– Ты сомневаешься? Тогда зачем пришел брать у меня интервью?

– Что вы, я нисколько не сомневаюсь, мне очень нравятся ваши песни. Я спросил потому, что талантливые творческие люди редко бывают в восторге от самих себя, у них случаются приступы рефлексии, депрессии, бывают периоды, когда не пишется, и это очень мучительно. Вы всегда в полном порядке? Одни победы, никаких поражений?

– А, ты хочешь, чтобы я тебе поныл, пожаловался? – Вазелин подмигнул. – Типа, не волнуйтесь, ребята, великий Ваз такой же, как вы. Он не всегда в шоколаде, иногда бывает и в дерьме. Нет, малыш, этого ты от меня не услышишь. Я – солнце русской поэзии.

– Солнце в шоколаде, – Антон покачал головой, – звучит не очень аппетитно. Впрочем, солнце в дерьме еще хуже. Когда вы сочиняете свои песни, вы сразу пишете набело или все-таки какие-то строчки вам не нравятся, вы их вычеркиваете?

– Да-а, вычеркиваю, рву черновики, сжигаю! И волосы рву на голове, хожу весь такой трагический, потерянный. – Вазелин сделал важное лицо, заговорил тягучим басом: – Творческий процесс так колбасит меня, жуть, я парюсь иногда над песней неделю, месяц. – Он брезгливо сморщился. – Ой, блин, ну зачем тебе нужно это нытье? Вчерашний день, отстой. Кстати, слушай, мы пишемся уже или просто болтаем?

– Пишемся, – кивнул корреспондент.

– Ольга Юрьевна, руководство запретило пускать в эфир нашу передачу, – Миша Осипов так кричал в трубку, что у Оли заболело ухо, – представляете, без всяких объяснений, просто нет – и все!

– Ну, наверное, какая-то причина есть, – сказала Оля.

– Очень, очень формальная причина. Отговорка. Будто бы, пока идет расследование, информация об этом убийстве засекречена в интересах следствия.

– Но мы с вами не выдавали никакой информации. Только общие рассуждения. Ваше руководство видело запись?

– Конечно. По-моему, больше всего их напугала та часть разговора, где мы обсуждаем, почему закрыли группу Гущенко. Я предложил обрезать этот кусок, но все бесполезно. Знаете, я десять лет на телевидении, но такого у меня еще не было. Иногда просят что-то смягчить, не называть имен, но чтобы совсем сняли передачу, в день эфира, когда уже прошли анонсы, – это что-то запредельное!

– Ясно, – рассеянно ответила Оля.

В кабинет заглядывала медсестра Зинуля и делала выразительные знаки. Надо были идти к старику Никонову. Только что явился главный со свитой. Наташка успела сбегать к нему, нажаловаться, что мужа неправильно лечат. Оказалось, у нее есть кто-то там важный в министерстве, она тут же, из кабинета главного, ему и позвонила.

Главный еще не остыл после истории с Ивановым по матери и сейчас возбужденно потирал руки, сверкал грозными очами. Оля этого сверкания не боялась и вкратце объяснила главному, в чем суть претензий госпожи Никоновой.

– Девушка хочет, чтобы старик сначала был немножко вменяемым и подписал завещание, а потом чтобы сразу стал совсем невменяемым и остаток своих дней провел в интернате.

– Вот гадина! – возмутился главный, правда, возмутился шепотом, Оле на ушко.

Было забавно и грустно наблюдать, как в Германе Яковлевиче кипит внутренняя борьба. Ему хочется казаться хорошим, честным, совестливым человеком. Ему стыдно брать взятки, трястись перед начальством. Ему важно, что о нем думают коллеги. Но он боится остаться в дураках, упустить выгоду, нарваться на неприятности.

«Все берут, а я дурак, что ли?»

Если Наташка еще не предложила ему деньги либо дорогой подарок, то обязательно предложит. Тогда он с умным видом угробит старика и скажет, что виновата доктор Филиппова.

Оля зашла в кабинет за медицинской картой Никонова, и тут как раз позвонил Миша Осипов.

– Что вам ясно? – кричал Миша. – Вы знаете, почему это произошло? Знаете? Тогда объясните мне, пожалуйста, потому, что я ничего не понимаю. У меня такого никогда не было.

– Да, извините. Я просто ляпнула. Я тоже, конечно, не понимаю. Это прямо мистика какая-то.

– Мистика? Кстати, да, очень похоже. Слушайте, а помните, вы мне говорили тогда, полтора года назад, когда вы занимались Молохом, у вас в вашем компьютере постоянно пропадал доступ в Интернет?

– Ольга Юрьевна! – громко позвала Зинуля. – Вы меня, конечно, извините, но вас ждут. У Никонова истерика, Герман Яковлевич сказал, надо делать инсулиновую кому и электрошок, и еще назначил аминазин с галоперидолом, лошадиные дозы! А у старика сердце слабое, и сосуды.

– Миша, простите, мне надо идти, я вам перезвоню, когда освобожусь. – Оля хотела отсоединиться.

– Подождите! – крикнул Осипов. – Вы кому-нибудь говорили, что я вас пригласил на съемку? Вы звонили Соловьеву, Гущенко? Обсуждали это с ними?

– Миша, бросьте. Вы что? Я ни с кем ничего не обсуждала. А насчет Интернета, кстати, это полная чушь. Совпадение. У меня компьютер тогда был старый, зависал постоянно. Все, Миша, мне пора, меня больные ждут.

– Ладно. Хорошо. Еще одна секунда. Я тут раскопал кое-что, я вам сказал, что собираюсь провести независимое расследование, на самом деле я его уже веду. Помните, мы говорили об этом певце, о Вазелине, с которым у Жени Качаловой был роман? Так вот, в воскресенье вечером, незадолго до убийства, их видели вдвоем, в ночном клубе. Они уехали вместе. Мальчик, ваш пациент, который свихнулся на его песнях, все еще лежит у вас?

– Да. А что?

– Вы разрешите мне снять его?

– Разрешение на съемку в клинике дает главный врач. Что касается мальчика, надо спросить его родителей, хотят ли они, чтобы он появился на экране. Вообще, Миша, мне не нравится ваша идея снимать больного мальчика. Извините, меня ждут.

– Ладно. Я понял. Встретимся и все обсудим. В любом случае я буду вести свое расследование, и мне понадобится ваша консультация. Могу я к вам обратиться?