Ксения Баженова - Ускользающая темнота

– Давай уже, просыпайся.

Девушка открыла глаза.

– Ну вот и хорошо. Не зли меня, а то плохо будет.

– Зачем я вам? – Рот еле открывался. Подступил острый приступ голода и жажды.

– Просто мне очень захотелось, и вот ты здесь. Такой сюрприз. – Снова раздался смех, тихий и удовлетворенный, за ним молчание, а потом надтреснутый голос, сопровождавшийся вонючим дыханием, доверительно и по-деловому сообщил: – Хочу отомстить кое-кому. А для этого ты должна сполна насладиться страданиями.

Часть мозга еще сопротивлялась, не хотела верить в то, что услышанное – правда.

– Дайте мне воды, пожалуйста, – только и смогла произнести девушка.

Москва. 1941 год

Накануне Рождества (его справляли тихо, без гостей, и Зою просили не болтать подружкам во дворе, от этого запрещенный праздник приобретал для нее еще большую таинственность) под огромной елью в гостиной появилась большая коробка, перевязанная пестрыми лентами. Зоя не могла найти себе места и каждые пять минут бегала в гостиную смотреть на часы.

В центре стола уже красовались утка и большой яблочный пирог. От яркого света радужно вспыхивал хрусталь, переливался тончайший фарфор, и накрахмаленные салфетки, охваченные серебряными кольцами, торчали, как маленькие айсберги на снегу кипенно-белой скатерти, в высоких подсвечниках горели и оплывали свечи. Елка сияла десятками разноцветных огоньков. Полина, нарядная, в платье с кружевным воротничком и манжетами, наводила последний лоск.

– Ну, дорогие мои, милости прошу к нашей лесной красавице. Что там прячется у нее под ветками?

От няни все в подарок получили вязаные теплые носки, Полине от Владимира Михайловича досталась теплая шаль, а Зоя нарисовала новогодние картинки. На картинке для папы неумелой детской рукой были изображены две одинаковые куклы, сидящие под елкой. Под одной было написано «Надя», под второй, отличие которой от Нади состояло в том, что на плечах у нее была надета шаль, стояла подпись «Мама».

Пока все восторгались и обменивались благодарностями, девочка наконец-то развернула ленты, бумаги, распаковала коробку, и там, в ворохе деревянной стружки, обнаружила то, чего никогда не ожидала, да так и сидела, изумленная увиденным. Это была самая настоящая Снежная королева. Больше всего Зоя любила сказки Андерсена. О диких лебедях, русалочке она могла слушать бессчетное количество раз. Особенно она любила смелую Герду, которая отправилась выручать своего названого братца к Снежной королеве. Сколько раз она себе представляла это белое, с высокими скулами и раскосыми злыми зелеными глазами лицо. Губы – надменно изогнутая тонкая линия. Узкий нос с горбинкой. Белоснежная накидка, накинутая на такого же цвета платье, расшитая узорами из перламутровых блесток, с оторочками из меха. Из-под одежды выглядывали белые атласные сапожки. Все в ней было идеально, ровно, просчитан каждый стежок, каждый ноготок, каждый волосок белой, обернутой вокруг головы в виде короны косы. Рядом с владычицей северных снегов лежали Герда и Кай. Сколько раз Зоя думала, что, если бы у нее был брат и его украла бы королева, она тоже пошла бы на его поиски и представляла себе всякие подвиги.

Герда была в деревянных башмачках и простеньком платьице, перевязанная шерстяным платочком, белокурая, ясноглазая, с легким румянцем на щеках. Кай тоже казался настоящим, с пепельными вихрами, торчащими в разные стороны, карими веселыми глазами.

– Папочка, папочка, неужели это все ты сделал сам?! – бросилась Зоя к отцу, страшно счастливая.

Раздались восхищенные возгласы няни: «Ну, Владимир Михайлович, ну мастер, надо ж такое сотворить, чисто живые, а королевна-то, королевна, аж мороз по коже, до чего злющая рожа».

– Они и есть живые, – закричала Зоя. – Только будут перед вами притворяться. И говорить станут только со мной. Можно я пойду в детскую?

– Сначала поешь, никуда не убегут твои игрушки!

– Полина, это не игрушки, я же говорю, они живые. И папа сказал, – закапризничала девочка, но послушно села за стол. Коробку поставила рядом.

– Забивают ребенку голову всякой ерундой, – заворчала себе под нос няня, раскладывая по тарелкам аппетитную утку. – Куклы, они и есть куклы. Хоть и красивые.

Хозяин дома разлил в два бокала шампанское, дочке налили газировки. Стол оказался накрыт на четыре персоны. Пустующий стул Надежды Александровны был немного сдвинут в сторону, будто она ненадолго вышла и сейчас вернется.

– Ну, с праздником вас, дорогие мои! С Рождеством Христовым! – Владимир Александрович поднял бокал. Зазвенело, соприкасаясь друг с другом, тонкое прозрачное стекло.

– С Рождеством, мамочка! – Зоя подошла к маминому месту и прикоснулась своим фужером к ее нетронутому. – А почему вы не чокаетесь? – обратилась она к остальным. – Мама же с нами, только она сейчас невидимка.

Полина с отцом переглянулись и вздохнули, но присоединились.

Этой осенью Зоя должна была пойти в школу. Все близкие переживали, как пройдет этот важный шаг в жизни девочки. Так сложилось, что у Зои никогда не было близких друзей, она почти не общалась с детьми во дворе, все время проводя с няней и со своей семьей. И если когда была жива мама, они любили гулять с ребятней из их дома, то теперь Зою можно было вытащить на улицу только под предлогом помочь Полине по каким-нибудь домашним делам, сходить, к примеру, на рынок. В основном она предпочитала сидеть дома и ждать папу. К тому же малышка день ото дня все больше погружалась в свой придуманный мир, где оживали игрушки и была рядом мама. Но эти такие понятные человеческие трудности ушли на задний план, когда в июне в жизнь этой и миллионов других семей внезапно ворвалась война.

Через несколько дней профессор Светланов в составе медицинской бригады добровольцем отправился на фронт. Полина пристроилась санитаркой в больницу, и девочку брала с собой. Зоя почистила большую корзину, в которой раньше хранились овощи, застелила ее уютно тряпочками и носила с собой кукол. Вот с этой корзиной она ходила среди раненых и показывала им придуманные ею маленькие спектакли, пела песни, читала стихи, и солдаты очень любили маленькую артистку, всегда радовались ее появлению. А навещала она их часто. Работы становилось все больше, и Полине приходилось оставаться здесь целыми сутками, а Зое все меньше хотелось идти в одинокую квартиру, где теперь, как и в царстве Снежной королевы, царили холод, тишина и одиночество. Полина валилась с ног от усталости, любя по-прежнему свою маленькую воспитанницу, может, даже еще и сильнее, но не уделяя девочке столько внимания, как прежде. И маленький ребенок шел туда, где любви и внимания было вдосталь, – к таким же обделенным чувствами и заботой, молодым и старым, изувеченным войной солдатам.