Галина Романова - Возвращаться – плохая примета

Арина, к ужасу своему, обнаружила, что ей совсем нечего сказать о нем чего-то такого выдающегося. Вот перечень поступков, за которые хотелось надавать ему по башке, очень длинный, очень! Он и медлительный, и несговорчивый, и спорщик великий, и любитель продемонстрировать свою силу, свое превосходство над женщиной в особенности. Не было в нем ничего романтического, какой, к чертям собачьим, шарм, о каких уступках речь! И все же, все же, все же…

Если бы она вздумала отвесить ему подзатыльник, он бы стерпел. И когда ей было плохо, он был рядом, кажется. Да, точно был. Просто она настолько привыкла к его присутствию в своей жизни, что замечала лишь его отсутствие. Как вот теперь.

Вот где он?! Почему его так долго нет? Ей уже скоро к Митиным идти, а Сашки все нет и нет. Если она уйдет, его не дождавшись, то это все – на прощение можно не надеяться.

Надо ждать.

Вернулся он, когда за окном уже настолько сделалось темно, что казалось, будто дом ее вместе с садом, палисадником, воротами и машиной провалился вдруг в глухую черную яму. Арина побоялась выходить из дома и с час почти плющила нос о стекла, пытаясь рассмотреть, что там на улице делается.

На улице осенью делалось ненастье: холодное, сырое, с летящими во все стороны липкими рыжими листьями, неясными тревожными звуками и тоскливым скрипом деревьев. Она бродила по дому, слушала его, находила, что дом полон странных посторонних шорохов, которые раньше прекрасно маскировались, а теперь бессовестно лезли наружу. Несколько раз она брала в руки телефон, находила в нем фамилию Сашки, но за секунду до того, как нажать вызов, откладывала его в сторону.

Что она ему сегодня сказала, когда услыхала в трубке ненавистный голос Сашкиной бывшей? Правильно, фыркнула ему в ухо и посоветовала развлечься. Он что ответил? Правильно, сказал, что к совету прислушается. И в свою очередь, ей тоже порекомендовал не скучать.

– Всего вам доброго, Александр, – пожелала она ему противным голоском школьной ябеды на прощание.

– И вам также, Арина Степанна, – ответил Перец со смешком, характерным для хулиганистого подростка.

И как теперь звонить? Вдруг он и правда с Инкой?

Звонок стационарного телефона заставил тревожный шепот домашних неясных шорохов убраться вон.

– Алло. – Арина схватилась за трубку, как за весло выброшенной в волны утлой лодчонки.

– Арина Степановна, простите бога ради, это Митин, – напомнил о себе с укором Василий Николаевич. – Вы, наверное, забыли обо мне?

– Нет, нет, что вы. Сашку жду, его все нет и нет. Вот-вот должен подъехать, и тогда уж…

– А-аа, понятно, – не поверил ее объяснению Митин. – Так нам не ложиться с Верочкой, ждать вас?

– Конечно! – фыркнула она, глянула на часы – было двадцать один тридцать. – Сейчас буду!

Она повесила трубку и с тоской глянула на окна.

Ох, господи, с какой бы радостью она сейчас взяла в руки вязальные спицы и провязала с десяток рядков. Идти в ночь по темной деревне, чавкая раскисшей грязью, не хотелось, хоть убей. Еще больше не хотелось потом возвращаться в пустой дом. И не то чтобы она боялась, хотя…

Боялась! Еще как боялась! И утреннее противное ощущение, леденящее затылок, во время пробежки вдруг вспомнилось отчетливо. И Сашкино утверждение, что за домом кто-то наблюдает, не забылось вовсе. И штора эта злополучная, так опускал он ее или нет?

Вот где он есть, где?! Мерзавец!

Кажется, она произнесла это вслух, потому что, ввалившись в дом с шумным пыхтением и грохотом – он снова что-то задел или уронил на пол, – Перцев перво-наперво спросил:

– Не меня кроешь, Воробьева?

– Тебя!!! – Арина сорвалась с дивана и помчалась в прихожую. – Где тебя черти носили, Перцев?! Я чуть с ума не сошла!

– Да ну! – Перцев стоял у порога весь мокрый и грязный и с насмешливой ухмылкой смотрел на нее. – Чего это вдруг?

– Ты где был вообще?

Арина недоуменно смотрела на куски грязи на его ботинках, на заляпанные штанины.

– Был… Где-то, – ответил он туманно и начал разуваться. – Осень на улице, Воробьева. Хочешь не хочешь, а запачкаешься. Хоть у природы и нет плохой погоды, но все же хотелось бы, чтобы было посуше. Как считаешь?

Она черт его знает как считала. Сейчас ей было до колик в животе интересно, где он так вымазался, если ехал на машине из города. Или нет?

– На машине, – скупо ответил Перцев и пожал плечами. – А че?

– Ничего…

Перцев прошел в кухню и сразу полез в холодильник. Достал колбасы, сыра, потом из хлебницы батон, начал все кромсать, тут же кусать, жевать. Все быстро, на ходу.

Ох, как ей хотелось спросить: а чего же бывшая-то не накормила? Умница, что сдержалась. Не ее это дело. У нее своих невпроворот.

– Саш, тут такое дело, – начала она осторожно, поглядывая на жующего Перцева исподтишка. – Митин приходил.

– Ну? – Сашка сразу перестал жевать. – И че?

– Просил, че!

Арина встала с ним рядом плечом к плечу – он стоял, опершись задом о край рабочего стола, на котором накрошил хлеба и нашвырял колбасных и сырных шкурок.

– А ты? – Он покосился. – Не отказала?

– Как откажешь, Саш?! Ты бы смог?! Ждет сейчас меня… нас. Саш, ты ведь со мной, да?

Он промолчал, потом со вздохом швырнул недоеденный бутерброд на стол.

– Дура ты, Воробьева, – проговорил он почти без выражения, прошелся по кухне, встал к ней спиной возле камина, упер кулаки в бока. – Носки вязать собиралась, а сама… Чего уходила тогда? Пойми вас, баб!

Последняя фраза вполне могла относиться как к ней, так и к его бывшей. С которой у него сегодня состоялось рандеву. Поэтому Арина сочла за благо оставить ее без комментариев.

– Саш, ты со мной? – Она подошла к нему сзади, скупо погладила по спине и вдруг вспомнила: – Ты сегодня штору опускал, перед тем как уехать?

– Какую штору? – Его лопатки напряглись.

– Вот эту, которая на окне. – Она махнула рукой в сторону окна. – Я сегодня ее подняла утром. Уезжала, когда она была поднята. Приехала, она опущена. Я бы и не заметила, если бы она не колыхалась, когда я с Митиным говорила. Но это, наверное, из-за сквозняка. Дверь балконную снова раскрыло и…

Он не отвечал, и она сбилась, не зная, что дальше говорить следует. Вдруг захотелось прильнуть щекой к его спинище – широченной, надежной, крепкой. И даже независимо от того, прижималась к ней сегодня своей холеной щечкой Инка или нет, Арине захотелось уткнуться в нее лицом. И обнять его еще захотелось, чтобы почувствовать стук его сердца.

Не стала. Сочтет еще, что она к нему клеится. Они же решили, что его проживание здесь продиктовано обстоятельствами. О чувствах и речи идти не должно, что бы там Сячинов и Ванька ни взгромоздили себе в головы.

Может, он что-то почувствовал такое, потому что неожиданно резко присел на корточки и принялся ковырять пальцем подсохший раствор возле каминной кладки. Когда встал и повернулся, с ним не то чтобы обниматься, говорить не следовало. Лица, как говорится, на нем не было. Вернее, оно было, но очень гневное и бледное до синевы.