Наталья Борохова - Личная жизнь адвоката

– Не беспокойся, знаю, – ответила она.

– Тогда тем более ты не должна меня ревновать.

– С чего ты решил, что я ревную?

– А вот и ревнуешь! Если бы тебе было все равно, стала бы ты задавать такой вопрос! – торжествующе заключил он.

– Много ты о себе воображаешь, – возмутилась она. – Да если хочешь знать, твои приятели с меня глаз не сводят. Если разобраться, то это ты должен ревновать, а не я!

– Еще бы, – он прижал ее к себе. – Кто, спрашивается, вылепил такую Галатею?

– Тоже мне, Фигмалеон нашелся!

– Ты, наверно, хотела сказать Пигмалион.

– А, наплевать!

Словесная перепалка закончилась, как всегда, поцелуями и объятьями. Причем Ева, не стесняясь, притянула его к себе и крепко поцеловала в губы. Их заметили, и кто-то даже захлопал в ладоши.

– Горько! – раздался возглас.

Ева не смутилась. Она не спеша разжала свои объятия и счастливо улыбнулась гостям. В тот момент она не сомневалась, что совсем скоро эти слова зазвучат многоголосым хором на их свадьбе…

В зале судебных заседаний яблоку негде было упасть, и когда взгляды присутствующих повернулись к Елизавете Дубровской, у нее привычно перехватило волнением горло. Но она знала, что пройдет минута, и ее голос, тихий, с едва заметной дрожью, обретет силу и унесется ввысь под своды Дворца правосудия.

– Вам слово, адвокат, – сказал судья, предлагая ей принять участие в судебных прениях.

Она выдохнула, поправила рукой прическу и взяла в руки бумагу, на которой была записана речь. Она готовила ее более двух дней, тщательно отбирая среди своих аргументов самые сильные, нещадно отбраковывая все, за что ее сможет упрекнуть прокурор. Она обдумывала каждое слово, шлифуя свой слог, и теперь могла сказать определенно, что речь ей удалась.

– Господа присяжные! – сказала она, обращая свой взгляд к скамье, на которой сидели двенадцать судей из народа. – Я предлагаю вашему вниманию… – тут она сбилась, поскольку до ее ушей вдруг долетел какой-то странный шум. Это был громкий звук, нудный и продолжительный. Адвокат тряхнула головой, но иллюзия не исчезла. Странно, но никто из зрителей и участников процесса не отреагировал на неожиданную помеху. Все, как и раньше, продолжали смотреть на Елизавету.

– Ваша пауза несколько затянулась, адвокат, – сказал судья, глядя на нее исподлобья. – Вы что, забыли речь?

– Нет, я все помню, – ответила Дубровская, встряхивая копной темных густых волос, словно собираясь сбить с толку пронзительную сирену, без устали терзавшую ее слух. По всей видимости, ей придется говорить, невзирая на помехи. Она посмотрела на листы бумаги в своих руках. Они были абсолютно пустые, без единой заметки…

А вой все продолжался и продолжался. Открыв глаза после недолгого сна, Елизавета уселась в своей кровати. В комнате, залитой ярким утренним светом, раздавался дружный плач двух голодных младенцев.

– О господи… – пробормотала она, протирая заспанные глаза. – Значит, я не в суде, а у себя дома.

Каждую ночь ей снились сюжеты ее прошлой жизни: выступления в суде, выезды на место происшествия, допросы, очные ставки. Проснувшись, она не сразу понимала, где она и что делают крошечные дети в ее спальне. Память возвращалась к ней, как скорый поезд, вырвавшись из тоннеля, и сразу все вставало на свои места. Да, она – адвокат Елизавета Дубровская, но это все в прошлом. Сегодня она – молодая мама двух очаровательных близнецов: Саши и Маши. По мнению домочадцев, в настоящий момент она переживает самый счастливый период своей жизни, хотя она сама лично в этом не уверена. Нет, конечно, она уже любит своих чудесных крошек, но почему-то никак не может к ним привыкнуть. Впрочем, не только к ним.

Ей было странно, что рано утром не нужно никуда бежать и день ее закончится там, где и начался. В детской. Она будет кормить детей, потом есть сама, а после снова кормить. Будут, конечно, еще прогулки с коляской по саду, содержательный разговор со свекровью о погоде, сроках прикорма и ранних годах жизни ее мужа.

Это был чудовищный замкнутый круг, из которого она, как ни искала, но так и не находила выхода. Лиза чувствовала себя странным одушевленным механизмом, из которого выпивали все соки два маленьких, пищащих существа. Такой жизнью живут коровы, но у тех размеренное существование входит в привычку. Дубровской же, у которой прежняя жизнь бурлила, переливаясь разными красками, нынешний покой казался пресным застоем.

Она взяла сына на руки, беспомощно глядя на дочку, которая надрывалась криком.

– Подожди. Ты же женщина, – увещевала она ее, прикладывая Сашу к груди, – мы должны быть терпеливыми, – но дочка упорно не желала признавать в себе женщину и кричала, срочно требуя материнского молока. Лиза нервно качалась в кресле, делая вид, что у них все хорошо, но громкий плач Маши терзал ее слух. Она отняла от груди Сашу, надеясь, что тот хоть немного насытился, и потянулась к дочери. Теперь захныкал сын. Дубровской и самой было впору разреветься.

– О боже! – простонала она, но тут скрипнула дверь, и в комнату вошла нянюшка Лида, добрая, простая женщина лет сорока пяти. На часах было без четверти восемь, и это означало, что официально рабочий день женщины еще не начался. Но, зная, каково приходится молодой хозяйке с беспокойными близнецами, няня Лида приходила на службу раньше.

– Сейчас, милая, – проворковала она своим неповторимым грудным голосом, от которого у Дубровской становилось спокойно на душе. – Сейчас я тебе помогу.

Она усадила Лизу в кресло, подсунув ей одну подушку под поясницу, другую на колени. Прямо на подушку она уложила детей, так, что Саше досталась правая грудь, а Маше левая. Дети разом замолчали, но теперь уже расплакалась сама Елизавета.

– Не могу больше, – рыдала она, чувствуя, как дети тянут в стороны ее груди. – Я чувствую себя каким-то животным, молочным комбинатом на ногах.

– Надо потерпеть, милая, – говорила нянюшка, поглаживая то голову Маши, то Саши, то самого ревущего адвоката. – Материнское молоко для них сейчас самое оно. Крошкам всего четыре месяца. Нельзя отнимать их от груди.

Между тем молока катастрофически не хватало, и, несмотря на то, что груди субтильной Лизы после родов превратились в два молочных бидона, младенцы упорно не желали показывать прибавку в весе. Было решено докармливать детей смесями. После того, как малыши опустошали грудь и, плача, требовали добавки, няня и Лиза давали им еще порцию молочной смеси.

Сидя с дочкой на руках, Лиза не переставала жаловаться:

– Не представляете, Лида, я так отупела, что, мне кажется, стала забывать даже буквы. Наверное, мне уже никогда не вернуться на работу.

Дверь тихонько отворилась.

– Ну, и правильно, – раздался вдруг неспешный голос. – И думать забудь о своей работе. Детям нужна мать. Если захочешь, ты сможешь вернуться туда через семь лет, когда Саша и Маша пойдут в школу. Правда, тогда их нужно будет адаптировать к учебному процессу. Накинем еще три года. Всего получится десять лет.