Алистер Маклин - Полярная станция 'Зебра'

Хансен еще оставался в торпедном отсеке. Я слышал, как он беспрерывно и однообразно ругается, стараясь освободить тяжелую дверь люка от удерживающей ее защелки. Из-за крена на нос это требовало всех его сил. Стоя в бушующей воде на скользкой палубе, он мог провозиться с этим чертовски долго. Я оставил Миллса лежать на палубе, перепрыгнул через порожек и уперся плечом в неподдающуюся дверь. Громко щелкнув, она освободилась, резко развернулась и потащила нас за собой, швырнув прямо в ревущий поток, по-прежнему бьющий из аппарата номер четыре. Кашляя и отплевываясь, мы кое-как поднялись на ноги и, перешагнув через порожек, попробовали закрыть дверь.

Дважды мы пытались сделать это - и дважды у нас ничего не получалось.

Вода, пенясь, хлестала из аппарата, ее уровень почти достигал высоты порожка.

С каждой секундой нос "Дельфина" опускался все ниже, и с каждым градусом наклона захлопнуть тяжелую дверь становилось все труднее. Вода начала переливаться через порожек. Хансен улыбнулся мне. Нет, это мне только показалось: зубы у него были крепко стиснуты, а глаза безрадостны.

Перекрывая рев воды, он крикнул:

- Сейчас или никогда!

Точно подмечено. Именно сейчас или никогда. Держась одной рукой за дверные ручки, а другой за переборку, мы по сигналу Хансена одновременно поднатужились и подняли дверь на четыре дюйма. Но она осталась открытой. Еще одна попытка. Снова те же четыре дюйма - и я понял, что на большее сил у нас не осталось.

- Сумеете удержать ее на минутку? - крикнул я. Хансен кивнул. Я ухватился обеими руками за нижнюю скобу двери, лег спиной на палубу, уперся ногами в порожек и судорожно рванулся... Дверь с треском захлопнулась.

Хансен зафиксировал защелку, я сделал то же самое со своей - и опасность миновала. На какое-то время. Я оставил Хансена задраивать оставшиеся запоры, а сам принялся отпирать дверь в кормовой защитной переборке. Едва я справился с первым запором, как остальные начали освобождаться сами.

Находившимся по ту сторону двери старшине Боуэну и его подчиненным не надо было подсказывать, что мы стремимся поскорее отсюда вырваться. Дверь рывком распахнулась, в ушах у меня щелкнуло от перемены давления. Потом я услышал ровный несмолкающий рев: это сжатый воздух врывался в балластные цистерны. Я только приподнял Миллса за плечи, а сильные, умелые руки уже подхватили его и перенесли через порожек, спустя пару секунд мы с Хансеном последовали за ним.

- О Господи! - обращаясь к Хансену, воскликнул старшина Боуэн. Что там стряслось?

- Аппарат номер четыре открыт в море.

- О Боже мой!..

- Задрайте дверь, - приказал Хансен. - Да как следует...

И сломя голову помчался прочь по продолжающей уходить из-под ног палубе торпедного склада. Я бросил только короткий взгляд на лейтенанта Миллса большего и не требовалось - и последовал за Хансеном. Бежать я не стал.

Спешка была уже ни к чему.

По всему кораблю раздавался вой сжатого воздуха, балластные цистерны быстро пустели, но "Дельфин" продолжал стрелой уходить вниз, в темную глубь Северного Ледовитого океана: даже мощные компрессорные установки нашей субмарины не могли так скоро нейтрализовать воздействие десятков тонн забортной воды, все еще поступающей в носовой торпедный отсек. Когда, крепко держась за леера, чтобы устоять на бешено кренящейся палубе, я проходил коридором мимо кают-компании, то вдруг почувствовал, как вся подводная лодка затряслась у меня под ногами. Сомневаться не приходилось: Свенсон приказал запустить главные турбины и дать полный назад, теперь гигантские бронзовые винты бешено месили воду, пытаясь остановить погружение лодки.

У страха есть запах. Вы можете не только увидеть, но и учуять его, как учуял я, когда вошел в то утро в центральный пост "Дельфина". Пока я проходил мимо сонаров, на меня никто даже не покосился. Им было не до меня.

Им вообще не было дела ни до чего постороннего: сжатые, напряженные, застывшие, они, точно сидящие в засаде охотники, не отрывали глаз от единственного, что их сейчас интересовало, - от падающей стрелки.

Стрелка уже миновала отметку "600 футов". Шестьсот футов. Ни одна обычная субмарина, на которых мне приходилось раньше бывать, не смогла бы действовать на такой глубине. Да что действовать - даже просто уцелеть.

Шестьсот пятьдесят. Я подумал о том фантастическом давлении, которое скрывалось за этой цифрой, и у меня мороз пробежал по коже. Мороз по коже бежал не только у меня, во и у молодого моряка, занимавшего внутреннее кресло у пульта глубины. Он сжал кулаки так, что побелели суставы, щека у него дергалась, а на шее судорожно пульсировала жилка, словом, выглядел он так, будто уже видел перед собой старуху-смерть, призывно манящую костлявым пальцем.

Семьсот футов. Семьсот пятьдесят. Восемьсот футов... Никогда не слыхал, чтобы субмарина нырнула на такую глубину и уцелела. Никогда не слыхал, очевидно, и коммандер Свенсон.

- Мы только что установили новый предел, ребята, - сказал он. Голос у него звучал спокойно, даже безмятежно, и хотя он был слишком умен, чтобы не осознавать смертельной опасности, в его поведении и интонациях не проскальзывало ни тени страха. - Насколько мне известно, это рекордное погружение... Скорость падения?

- Без изменений.

- Скоро она изменится. Торпедный отсек уже почти заполнен за исключением воздушной подушки... - Свенсон внимательно присмотрелся к шкале и задумчиво постучал по зубам ногтем большого пальца - похоже, он делал это тогда, когда впору было забиться в истерике. -Продуть цистерны с дизельным топливом! Продуть цистерны с пресной водой!

Все это было произнесено невозмутимо ровным голосом, но ясно свидетельствовало, что Свенсон, как никогда, близок к отчаянию: за тысячи миль от базы он решился отправить за борт топливо и питьевую воду, ставя тем самым корабль на грань жизни и смерти. Но сейчас, в этот момент, выбирать не приходилось: надо было любым способом облегчить подводную лодку.

- Цистерны главного балласта пусты, - доложил офицер по погружению.

Голос его прозвучал хрипло и напряженно.

Свенсон кивнул, но не сказал ничего. Уровень шума от сжатого воздуха снизился примерно на семьдесят пять процентов, наступившая относительная тишина казалась пугающей, зловещей и наводила на мысль о том, что "Дельфин" отказывается от дальнейшей борьбы.

Для сохранения жизни у нас оставались еще небольшие запасы дизельного топлива и пресной воды, но "Дельфин" продолжал погружаться, и я уже сомневался, понадобятся ли нам эти запасы. Хансен стоял рядом со мной. Я заметил, что с левой руки у него на палубу капает кровь, и, присмотревшись повнимательнее, понял, что два пальца у него сломаны. Наверно, это случилось еще в торпедном отсеке. В тот момент это не имело особого значения. Для Хансена это и сейчас не имело значения, он, казалось, даже не замечал этого.