Юлия Латынина - Ничья

– И ты что, огорчен смертью шефа? – спросил Малюта, приподняв голову и прищурив насмешливые серые глаза.

Прашкевич навис над Вырубовым.

– Ты беспределыцик, Малюта, – сказал он. – Ты убиваешь, как кролик срет часто и где хочет. Ты лезешь в бизнес, в который улица никогда не лезла, и сегодня тебе пришел конец. Твой киллер жив. И Лешка Анциферов жив. И они оба показывают на тебя, как на заказчика.

На самом деле Прашкевич врал. Он даже не знал, кто был киллером, и опознать погибшего по тому, что от него осталось, было достаточно затруднительно. Он, правда, опознал другого человека, Алексея Анциферова, одного из быков Малюты. Но сейчас Анциферов лежал в больнице на операционном столе, а когда Прашкевич с начальником СОБРа пришли в больницу, они увидели, что Анциферов в глубокой коме.

Но Малюта всего этого не знал. Место аварии окружили плотным кольцом, остатки машины подчистили и увезли, слухи менты нарочно запускали самые противоречивые, и трудно было понять, живы ли те, кто сидели в «девятке», и если живы, то как себя чувствуют.

– Собирайся, – повторил Прашкевич, – тебя уже ждут на Посадской.

На Посадской находился единственный в городе следственный изолятор.

– Завтра меня выпустят, – проговорил бандит, – а тебя уволят.

Прашкевич уже не мог сдерживаться…

– Тебя выпустят завтра, а пришьют ночью, – рявкнул он.

Камера, в которую определили Сергея Вырубова, была отнюдь не пресс-хата, употребляемая для внушений несознательным арестантам. Это была обычная камера с десятью шконками и двенадцатью подследственными. Четверо из подследственных были почетными рецидивистами, свято соблюдавшими воровские традиции и отмотавшими у хозяина не один срок. Пятый был авторитетный бродяга по кличке Мешок, чалившийся десять лет назад с Дорофеем в одной зоне.

Все они к вечеру очень хорошо знали, что случилось с Дорофеем. Прашкевич позаботился, чтобы тюремная почта загодя оповестила обитателей камеры, что показания против Малюты не то дал, не то может дать только один свидетель, да и тот находится на операционном столе и помрет в любую секунду.

Майор Всеволод Прашкевич провел ночь там, где никто не мог его найти – на даче у старого школьного знакомого. Его отыскали только на следующее утро, когда он явился на работу. В здание УВД ввалилась целая депутация, в которой, как бриллианты в короне, сверкали замгубернатора, курирующий силовые ведомства, и замначальника ФСБ. Как впоследствии донесли Прашкевичу, эфесбешник еще ночью попытался освободить Малюту своей властью, но ничего у него вышло. Начальник Прашкевича был в отпуске, и приказ мог подмахнуть только сам Прашкевич или краевой прокурор: прокурор же был человек опасливый и ставить свои подписи на таких документах обычно воздерживался.

Вся эта публика ввалилась в тесный кабинет Прашкевича, не стесняясь присутствия пары мелких оперов, и эфесбешник взял с места в карьер:

– На каком основании вы бросили в камеру бизнесмена Вырубова?

Прашкевич улыбнулся делегации. Улыбка Прашкевича смахивала больше всего на улыбку бультерьера.

– Какого хрена ты арестовал Малюту? – рявкнул замгубернатора, уже не сдерживаясь.

Прашкевич неторопливо раскрыл бывшую при нем папку.

– Я его не арестовал, – сказал Прашкевич, – я его задержал. На семьдесят два часа. Для выяснения обстоятельств. У меня есть показания о том, что позавчера в гостинице «Восход» была стрелка. На которой смотрящий над краем Дорофей вдрызг разругался с Вырубовым. Суток не исполнилось, Дорофея убили.

– Воры, которые были на стрелке, рассказали про Вырубова и Дорофея? недоверчиво спросил замгубернатора, курирующий правоохранительные органы. – Это ж не по понятиям?

Прашкевич молча подал три листа, исписанных школьным убористым почерком. Это были показания авторитета Дауда, и не очень точные: Дауд рассказал о том, что Вырубов отказался платить в общак, о Семине же не было ни слова.

– Мне сказали, что вы задержали Вырубова на основании показаний киллера! взвился человек из ФСБ. – Это ж мало ли кто и что может наговорить! Киллер, подонок, мразь, врет бог знает что, а вы из-за этого вранья бросаете в камеру уважаемого в городе человека!

Замгубернатора тем временем просмотрел показания Дауда.

– Это же чурка пишет, «чех»! – напустился он на Прашкевича, – разве неясно, чего он хочет? Он хочет, чтобы мы гонялись за русскими группировками, а сам он в это время подберет под себя город!

– Я что-то не понял, кого я закрыл, – сказал Прашкевич, – лидера русской группировки или уважаемого в городе человека. Вы как-то договоритесь между собой, товарищи…

Эфесбешник побагровел.

– Вот что, Всеволод, либо ты подписываешь бумагу об освобождении Вырубова, либо ты подписываешь заявление по собственному желанию.

Прашкевич молча сложил руки на груди.

– Ни того ни другого не подпишу, – заявил он. – Надо – увольняйте.

– И уволим, не сомневайтесь, – прошипел зам губернатора.

Через пятнадцать минут кавалькада представительских машин остановилась перед мрачным зданием следственного изолятора, и зам губернатора вместе с уполномоченным ФСБ по краю были допущены внутрь. Два немногословных вертухая провели их по склизким коридорам.

Загремела отпираемая дверь. – Вырубов! С вещами на выход!

Ответом вертухаям была мертвая тишина. Начальство зашло в камеру. Вырубов лежал на шконке, закинув руки за голову и улыбаясь. На тех же нарах внизу лежал авторитет по кличке Мешок. Он был давно и безнадежно мертв.

Все, что последовало за смертью Дорофея и освобождением Вырубова, можно было охарактеризовать одним словом – «резня». Взлетали на воздух «мерседесы» и «крузеры», из запертых квартир бесследно пропадали люди, горели ларьки и рынки, лишая противоборствующие группировки экономической базы. Обезглавленная воровская община затихла в ужасе. Малюта знал, на что шел, убирая Дорофея. Тот был последним из могикан, готовым противиться Малюте до последнего. Остальные воры Нарыма давно были либо перекуплены, либо переманены, либо убиты. Главным противником Малюты очень скоро стали «чехи» – чеченская группировка, глава которой столь неосторожно дал показания о стрелке в «Восходе». И всех чеченов, которых не перестрелял Малюта, арестовали менты.

А еще в городе поговаривали, что со стороны Малюты в этой бойне погибли почему-то только те пацаны, которым он не доверял или которых он опасался.

Последние угли гангстерской войны еще догорали, когда Семин пригласил губернатора на охоту – на заимку в двухстах километрах от Нарыма. Было всего минус пять, и снег, свалявшийся в Нарыме отвратительными черными хлопьями, здесь, в сердце тайги, сверкал, как праздничная дискотека.