Евгения Михайлова - Исповедь на краю

Дина почти механически задала последний вопрос, и вдруг ей показалось, что Олег изменился в лице.

– Иди, чтобы тебя здесь никто не видел, – быстро сказала она. – А насчет милиции я не придумала. Сюда едут. Раз у кого-то есть подозрение, его проверят. У меня брат двоюродный – следователь, занимается этим делом. Я ваша новая соседка. Будем считать, что познакомились.

Станислав Грин выходил на поклон шесть раз. Он умел в такие минуты видеть все как бы со стороны. Огромный, бушующий, восторженный зал, все глаза устремлены на сцену. А на сцене – он. Очень высокий, стройный, с лицом сказочного принца. Станислав видел будто из партера синее сияние своих прекрасных глаз, улыбку красиво изогнутых губ, изящные руки, которые хотелось целовать всем женщинам, сидящим в этом зале… Иногда он был не прочь стать на мгновение простым зрителем, чтоб испытать хмельное, бесконтрольное обожание кумира. Такого совершенного кумира, как он. Позже в гримерной, когда уже давала о себе знать усталость, Станислав вспоминал миг своего блаженного раздвоения с некоторым удивлением. «Так и свихнуться недолго», – говорил он своему отражению. Станислав читал, что по-настоящему красивых людей на земле одновременно может быть не больше десяти процентов. Талантливых, конечно, больше. Но сочетание двух этих достоинств – редчайшее исключение из правил. Стас томно и с достоинством нес обременительную участь исключения. И немного сочувствовал всем, кто не был Станиславом Грином.

Мало кто знал о том, что так было не всегда. Были времена, когда жизнь казалась ему цепью страданий и унижений. Именно потому, что он красивее и талантливее многих, Стас как тяжкую несправедливость переносил бедность родителей, их жалкую уверенность в том, что всем всего должно доставаться поровну и в порядке общей очереди. Бездари, дебилы и уроды шли по жизни напролом, одевались «от кутюр» и пропивали за вечер в дорогих кабаках карманные деньги, какие в их семье за десять лет не удалось бы скопить. Но родители и не пытались копить: они считали это неинтеллигентным занятием. Стасик до сих пор, слыша слово «интеллигентно», ощущает сквозняк в области зада. Три сезона из четырех ветер задувал ему под слишком короткую куртку и тонкие брюки. Убивало его больше всего то, что никто не понимал трагизма положения человека, который настолько красивее и одареннее многих, а вынужден прозябать подобно посредственности. Жестоким одноклассникам и сокурсникам общество Стаса ценностью не казалось. Они предпочитали общества тупых и наглых отпрысков криминальных элементов.

Станислав поморщился: ему не нравилось вспоминать прошлое. Он постарался забыть даже свою фамилию, щедро подаренную отцом ему при рождении: Чушь! Можете себе представить? Грином Стас стал с легкой руки первого продюсера. После первого было еще два, пока не появился главный продюсер всей его жизни – супруга. На двенадцать лет старше, не обремененная излишней красотой и чувствительностью, она приобрела в лице мужа инструмент для реализации собственных амбиций и необузданных желаний (которые, впрочем, исчерпывались профессиональной и финансовой сферами. Интимная жизнь у супругов не сложилась). Впрочем, быть женой звезды Станислава Грина оказалось совсем не утомительно. Все его заскоки были связаны с работой. В обычной жизни Стасик вполне милый человек, неконфликтный, добрый и по-своему великодушный. «По-своему» – переводится так: он не испытывал физической боли при виде кадров умирающих от голода людей, убитых в Чечне солдат, раненых детей и женщин. Но когда Инна Дмитриевна говорила: нужно взять опекунство над детским домом – переводить иногда туда деньги, посылать подарки, продукты, – он радостно соглашался. И, узнав о том, что какие-то детишки получили от его имени яблоки и игрушки, испытывал умиление.

Домой Стас приехал около часу ночи. В гостиной его ждали две записки. В одной жена Виктория сообщала, что она на презентации нового журнала. В другой Инна Дмитриевна, которая жила этажом ниже в двухкомнатной квартире, приобретенной для нее Стасом, писала, что опять звонила его бывшая жена Яна. Состояние сына серьезно. По-видимому, у него что-то с почками. Врач советовал отдать его в больницу, но она решила подождать. У ребенка высокая температура, он жалуется на боли во всем теле. Яна думает, может, грипп такой. Просит приехать утром.

Стас сначала нахмурился: что за дела? Он же не врач. Но потом вспомнил круглые карие глаза Петьки, курносый нос, который он смешно морщит, когда смеется, и почувствовал жалость. Ему больно, такому маленькому, прелестному. Это несправедливо! Дети не должны болеть. Но как хорошо, что ехать нужно только утром, что Вика на презентации, а у него есть время отдохнуть, насладиться тишиной и комфортом его прекрасной комнаты и побыть наедине с самым любимым человеком – с собой.

На огромной сверкающей кухне стоял большой поднос, накрытый салфеткой. На нем маленькая записка: «00 часов 30 минут. Мороженое в морозильнике». Инна Дмитриевна. Иннуля. Как хорошо, что она никому не доверяет заботу о нем. Ни жене, ни кухарке. Стас приподнял салфетку. О! У него сегодня день блаженной передышки между диетами. В глубокой тарелке его любимый салат с креветками, кальмарами и ананасами. Кусок белого хлеба, чуть подрумяненного, намазан сливочным маслом и толстым слоем черной икры. В термосе – чай с лимоном. В высоком стакане – сок манго с кусочком еще не растаявшего льда. На блюдечке – слоеный яблочный пирог. В центре подноса открытая бутылка «Шардоне» и бокал. Стас поднялся на второй этаж, разделся у себя в спальне. Большая ванная была облицована розовым мрамором, обвешана зеркалами, светильниками, обставлена золоченой мебелью. Он блаженно вытянулся в огромном черном джакузи, прикрыл глаза и представил себе, как теплые душистые струи смывают с его тела усталость и чужие взгляды. Он вышел из ванной, обнаженный, любуясь своим отражением в многочисленных зеркалах, и, не набрасывая халата, вновь спустился на кухню. Достал из морозилки вазочку с любимым шоколадным мороженым со свежей клубникой, поставил на поднос и понес все это к себе.

Было уже начало третьего, когда Стас закончил пиршество. На лестнице послышался стук каблучков Виктории. Стас выключил свет, подождал, пока она пройдет мимо его комнаты, и зажег вновь. Бутылку вина он оставил на столике у дивана, выпил один бокал. И, может, выпьет несколько глотков утром, перед тем как покинуть свое убежище. Какое-то усилие всегда требуется. Поднос с грязной посудой Стас поставил за дверью своей комнаты на пол. Почистил зубы, смазал лицо и руки дорогим кремом, скользнул под легкое атласное одеяло, на шелковую простыню, с наслаждением почувствовав прикосновение тонкой ткани к коже. Уже в темноте, перед тем как заснуть сладким здоровым сном, Стас выстроил в памяти все приятные минуты прошедшего дня. Удовлетворенность от особенно удачных моментов концерта, комплименты знакомых, горящие восторгом глаза поклонниц… Длинные ресницы опустились на щеки, как два веера, и вдруг острая боль пронзила поясницу, что-то сжалось в низу живота. От неожиданности и страха у Стаса перехватило дыхание. Он еле нашел в себе силы зажечь бра над кроватью, потянулся к телефону, но боль отпустила так же внезапно, как появилась. Он понял: это была Петькина боль. В записке что-то сказано о почках. Стас нервно встал и залпом выпил еще бокал вина. Он забыл о страданиях сына, и подсознание ему напомнило. Родная кровь. Стас долго лежал с открытыми глазами и совсем не думал о том, что на лбу у него появились две глубокие морщины. Он впервые по-настоящему страдал из-за другого существа. И вдруг понял, что это существо – тоже он. Родная кровь – страшная вещь.