Евгения Михайлова - Исповедь на краю

Когда Степана привели в кабинет заведующего отделением, Павел Иванович и Сергей синхронно подавили тяжелый вздох. Мягко говоря, этот человек не «косил» под невменяемого. Все было на лице. Больной смятенный взгляд, страшная бледность, искусанные в кровь губы.

– Садитесь, Степан, – мягко пригласил Сергей.

– Вам сказали, для чего я пригласил следователя? – стоя спросил Степан.

– Да, конечно.

– Тогда нечего здесь сидеть. Запишите: я убил Марину Федорову, девочку из нашего дома. Я распишусь и пойду. Мне надо пить лекарство.

– И все-таки присядьте, пожалуйста, – попросил Сергей. – Вы же образованный человек, знаете, что такое презумпция невиновности. Вам придется убедить нас в том, что вы совершили убийство.

– Мне же говорили: признайся. Я признаюсь.

– Почему же вы раньше это отрицали?

– Не знаю.

– Почему решили сейчас признаться?

– Голос был.

– Теперь-то уж точно вам придется сесть. Объясните поподробней насчет голоса.

Степан сел на краешек стула.

– Голос был: признайся, что ты убил.

– Вы убили Марину Федорову?

– Да.

– Как вы это сделали?

– Взял нож, пошел к ним в квартиру…

– На каком этаже они живут?

– На шестом.

– Дальше.

– Позвонил в дверь. Она мне открыла.

– Но девочка никому не открывала без разрешения родителей. Вы что-то ей сказали?

– Да. Я сказал, что хочу показать ей картинки.

– Она вас узнала?

– Сначала нет, но я объяснил, что я сын бабы Лиды. Моя мать иногда сидела с ней, когда Вера просила.

– Дальше.

– Она открыла. Я ударил ее ножом.

– Куда?

– Не помню. Кажется, в живот. Потом еще ударил. Не помню, сколько раз. Потом отрезал голову.

– Зачем?

– Чтобы положить на алтарь Сатаны.

– Почему же вы этого не сделали?

– Кажется, я испугался… Плохо помню. Я ушел.

– Где орудие убийства?

– Я спустил нож в мусоропровод.

– В квартире Федоровых не обнаружили ваших следов и отпечатков пальцев.

– Я надел на ботинки целлофановые пакеты. Был в резиновых перчатках матери.

– Все это тоже бросили в мусоропровод?

– Да.

– Почему вы решили убить именно Марину Федорову?

– Я чувствовал, что должен принести жертву. Она подходила.

Несмотря на однозначность и четкость ответов, Сергей не считал, что картина проясняется. Он готовился задать следующий вопрос, когда Павел Иванович остановил его.

– Ты относишься к этому признанию серьезно? – спросил Сергей.

– А почему нет? Потому что он псих? Так мы именно такого и искали. Неужели нормальный подобное совершит?

– Но экспертиза: первый удар в спину…

– Предположительно.

– В мусоре не нашли ни ножа, ни перчаток, ни пакетов.

– Может, плохо искали, может, тот мусор уже выгребли. Короче, будем работать. Готовить следственный эксперимент… Про тебя не забуду, не бойся.

Из больницы Сергей поехал на Ленинский проспект, побродить по двору дома ребенка. Через час он позвонил Дине:

– Кое-что есть по пропавшему мальчику. Дворничиха проходила по двору около двенадцати вечера. Там стояли знакомые ей машины. А часа в три какие-то мужики устроились выпивать под окнами, она выглянула: у выезда со двора стояли красные «Жигули». Дворничиха сначала подумала, что на них эти мужики приехали. Но те через полчаса распили бутылки и ушли. Машина стояла. Еще через полчаса дворничиха вышла прибрать – красных «Жигулей» не было. Номер, естественно, не заметила.

– Если мужики ее разбудили, значит, еще кто-то не спал. Нужно искать собачников. Если Топика ночью разбудят, он не успокоится, пока мы вдвоем не проверим, в чем дело.

– Это ты думаешь, что Топик – эталон. А по-моему, он – бандитское исключение.

– Он исключение только в смысле гениальности. Лично я другого пути пока не вижу.

– Да я сам собирался запустить в тот двор паренька, пусть поспрашивает. Может, даже ночью там погуляет, поищет полуночников, бомжей, собачников.

– Да, сделай это. А почему ты молчишь о том, что сказал Степан?

– Говорить пока не о чем. Больной субъект, а то, что он пытался выдавать за детали, не совпадает с результатами экспертизы. Конечно, и экспертиза может оказаться не совсем точной, и преступник мог все перепутать, если у него каша в голове… Но я думаю, надо продолжать искать. Паша сделал вид, что воспринимает это признание всерьез. Надо проверять.

Олег Федоров сам не заметил, как дошел до автостоянки – места работы. У него еще три дня отпуска, но он не представлял себе, как их пережить. Пить надоело. Да и не помогает ему водка. К жуткой тяжести на сердце добавлялось чувство вины за то, что не может, как настоящий мужчина, смотреть горю в глаза. А как это делают настоящие мужчины? Кто они вообще такие? Какой ерундой забита голова! Олег вошел во двор, направился к своей будке, но представил лицо сменщика, других мужиков, которые начнут его утешать единственным проверенным способом, и повернул обратно. Она, как всегда, выросла перед ним, будто с неба свалилась. Стоит, покачиваясь на огромных шпильках, и смотрит темными глазами, невыразительными, как у куклы.

– Какая встреча! А я заглянула сюда на всякий случай. Вдруг, думаю, ты уже работаешь.

– Откуда ты знаешь, что я не работал?

– Олежек, ты никак не запомнишь, что я знаю все.

– Если все, то не надо ни о чем говорить, ладно? Ты вообще чего хотела?

– Просто посмотреть на тебя. Мне уехать?

– Как хочешь.

– А может, покатаемся? Или лучше ко мне?

– Давай к тебе.

Сандра открыла дверцу темно-зеленого «Рено», села за руль. Когда Олег плюхнулся рядом, закрыла все окна, включила отопление. «Она как-то ненормально любит тепло, – подумал Олег. – Все у нее не как у людей. Может, этим она меня и держит?» Они молча приехали на улицу «Правды», поднялись на третий этаж старинного, отреставрированного дома, вошли в небольшую, но очень удобную, элегантно обставленную квартиру. Сандра сняла голубой норковый жакет и осталась в обтягивающей шелковой водолазке и очень узкой юбке. Олег стоял, не раздеваясь, в прихожей и смотрел на ее отражение в зеркале: тонкие руки, ноги, талия, едва обозначенные грудь и бедра. Что в ней привлекательного? Но вот она повернулась к нему, пригладила длинные пепельные волосы, облизнула узкие губы, притянула его за шею и замерла на мгновение. И в то же многовение в нем возникло желание, яростное, жгучее, неуправляемое. Он рвал на ней юбку, стаскивал водолазку, сжимал в руках маленькие груди, худенькие бедра. Схватил ее, уже совсем обнаженную, на руки и понес в спальню. Лишь у кровати сбросил куртку и грязные ботинки.

Дина носила по квартире свою голову, как неудобную шляпу. После третьей таблетки аспирина боль стала немного тупее, но появилась тошнота. О сне в эту ночь не могло быть и речи. Стоило Дине потушить свет, как тишину прорезал пронзительный вопль Нели: