Галина Романова - Цвет мести – алый

– Чегой-то тебя вызывают-то, а, Веня? – полюбопытствовала она, принимая от него расписку. – Случилось чего?

– Не знаю, тетя Люба, – промямлил он тихо, хотя и знал, и понимал, почему его вызывают на допрос. – Может, в связи с тем, что на работе у нас кадровые перестановки?

– А-а-а, может, и так. Увольняют ведь всех без разбора, – согласно кивнула головой почтальонша и поплелась к лифту с тяжелой сумкой.

Вениамин осторожно прикрыл дверь, накинул цепочку, трижды повернул ключ в замке, привалился сутулой спиной к стене.

Из-за Марины вызывали, сообразил он тогда, ставя закорючку-подпись в квитанции. Точнее, из-за ее внезапной смерти. Машенька звонила, плакала очень и приглашала его на похороны. Он не пошел. Видеть не мог ее удачливого супруга! А он ведь тоже будет там, у следователя. Непременно будет! И будет бедную Машеньку по-хозяйски поддерживать под локоток, гладить ее по голове, а потом усадит в свою огромную дорогую машину.

Ему что, за всем этим наблюдать прикажете?! Он не мог. Не мог оставаться безучастным, хотя и лет уже прошло немало. Сколько? Правильно, четыре года прошло с тех пор, как Машенька удрала от него к этому удачливому королю бензоколонок. Богатому, красивому и чрезвычайно обеспеченному.

Он, Веник, – неудачник. Он сам о себе это знал и даже не пытался бороться. Смысл? Смысла-то не было. Вся его прежняя жизнь – подтверждение тому, что борись – не борись, а результат будет один: он снова останется в проигрыше. Зачем же тогда локти растопыривать?

– Вы – Белов?

Он даже не заметил, как дверь следовательского кабинета открылась, так глубоко задумался.

– Да, я Белов. – Вениамин неуклюже поднялся с деревянной скамьи, шагнул вперед. – Вот повестка, мне к Горелову.

– Я Горелов, проходите.

Он вошел в кабинет следом за мужчиной в штатском. Дорогом, к слову, штатском. Отличный костюм, хорошая сорочка, галстук дорогой. И пахло от Горелова вкусно. Не то что от Вениамина – свалявшейся шерстью старого свитера и дешевым кремом для ботинок.

Не любил он наряжаться. Без Машеньки вообще смысла в этом не видел.

Они расселись по своим местам. Горелов – за стол. Вениамин – на стул в центре кабинета.

Кабинет было тесным, но опрятным, хорошо отремонтированным, с неплохой мебелью. На окнах даже занавески вместо решеток. Неожиданно он почувствовал себя вполне сносно. Перестал тревожиться, ежиться и морщить лоб, что всегда случалось с ним в неприятные моменты.

Зачем ему переживать? Он ведь не причастен к смерти Марины. Он вообще ее по-своему любил. Сначала любил лишь потому, что Маша ее очень любила, и ему тоже пришлось. Потом он как-то привык к этому чувству и продолжал любить Маринку по-братски и после бегства жены.

Считал ее настоящим, цельным человечком, не испорченным и не самовлюбленным.

– Приступим… – проговорил вполголоса Горелов, начал с того, что сверил все анкетные данные, все быстро зафиксировал и спросил: – О смерти вашей общей знакомой слышали?

– Марина? Вы про ее смерть?

– Да, Марина Стефанько, ее убили неделю тому назад двумя выстрелами в голову. Убили прямо в центре города, – уточнил Горелов, внимательно наблюдая за его реакцией.

Вениамина передернуло, он вытаращил на следователя глаза. Маша таких подробностей не рассказывала. Просто сказала, что Марина трагически погибла, и все. Он тогда еще подумал, что произошла авария. А тут убийство! Два выстрела в голову!

– Это что же получается – что в нее стрелял киллер?!

Он спрятал подбородок в высокий воротник старого свитера. Его зазнобило. Всегда, когда он нервничал, его знобило. Маринка утверждала, что это у него оттого, что он в раннем детстве на рельсах перележал, перемерз и застудился. Маша сердилась и говорила, что это все глупости, что реакция на внешние раздражители у каждого человека своя. И знобит в стрессовых ситуациях многих, но ведь мало кого подбрасывают на рельсы. Она тут же готовила ему горячий чай с медом, обкладывала пластиковыми бутылками с горячей водой, укрывала одеялом. Помогало!

– Возможно, – кивнул Горелов. – Все указывает на то, что убийство носило заказной характер. Ничего не можете сказать по этому вопросу?

– Я?! – Он так удивился, что даже мерзнуть перестал, выпростав шею из воротника. – Почему я?!

– Ну, мало ли… – неопределенно протянул симпатичный мужик в дорогом костюме. – Вы вообще-то после развода поддерживали отношения с вашей бывшей женой, с ее подругой?

– С Машенькой? – У Вениамина от обиды задрожали губы. – Если честно, то после своего трусливого бегства Машенька позвонила мне лишь один раз.

– Это когда же? – заинтересовался Горелов.

– Когда приглашала на похороны Марины.

– А до этого что же, вы ни разу с ней не виделись? Не говорили? Не созванивались? И даже не пересекались нигде?! – Кажется, Горелов ему не поверил.

– Нет, – односложно ответил Вениамин, уводя взгляд к занавескам на окне – смотреть в темные глаза Горелова, которые, казалось, считывали все его мысли, было невыносимо.

– Что – нет?

– Не созванивались, и не пересекались, и не говорили, но… – Вениамин Белов тяжело вздохнул, снова пряча подбородок в растянутом воротнике свитера. – Но я видел ее.

– Когда, где?

– В городе. – Он неопределенно пожал плечами. – И не раз. Она либо с Мариной, либо с мужем была. В магазине как-то пару раз ее заметил. Потом на улице. Я шел, а они в машину усаживались.

– Не было желания окликнуть ее, выяснить отношения? – Горелов смотрел на него с сожалением. – Почему она даже не объяснила причину своего ухода? Почему у вас не возникло желания узнать эту причину?

– Зачем… Я знал эту причину и так. Услышать об этом еще и от нее было бы вдвойне тяжелее.

– То есть вы смирились с ее уходом, простили?

– Простил? Конечно, простил. Смириться? Нет, с этим смириться невозможно. И, если честно, я… – Вениамин жалко улыбнулся, вспомнив все свои глупые надежды, взлелеянные одиночеством. – Я все еще жду ее!

– Вы ждете, что она вернется?! – ахнул Горелов, с шумом выдохнул, поставил локоток на стол, упер в кулак подбородок, глянул на Белова с утроившимся сочувствием, но все же не без ехидства. – Надеетесь на то, что она бросит своего Алекса с его заправками и всем, что к этому прилагается, и вернется к вам, в вашу задрипанную хрущевку?!

– Глупо, конечно, но надеюсь. – Вениамин обиженно задрал подбородок.

Вот про «задрипанную хрущевку» – это Горелов зря, конечно. Дом свой Вениамин очень любил. Это был первый, а может, и последний дом в его жизни. Не было родительского, и воспоминаний о нем никаких не было, потому что подкидышем он был. Не было у него бабушек и дедушек, тетей и дядей, племянниц с братьями и сестрами не было тоже. У него ничего и никого не было! Его колыбелью стали рельсы, чепчиком – драный засаленный рукав старой телогрейки, крестным отцом – путевой обходчик. Потом уже появились и кроватка, и шкафчик, и тапочки со штанишками, и тарелка с кашей, и чайная пара с крохотной ложечкой, но все это тоже было не его, и Вениамин всегда, с младых ногтей, об этом помнил. Все это принадлежало детскому дому, в котором он воспитывался вплоть до своего совершеннолетия. Потом был институт, куда его отправили учиться по целевому направлению как одного из самых одаренных выпускников. И там была койка в общежитии с тумбочкой. Но тоже казенная, не его. И вот на третьем курсе…