Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной

– Прекрасная работа. Я, признаться, даже не думал, хотя… Впрочем, неважно. Вы – замечательный, просто замечательный художник. Послушайте, а напишите что-нибудь мне. Ну, скажем, какой-нибудь пейзаж. Пусть будет, мнэ-э, Саврасов… Что-нибудь из его, например, «окрестностей московских», камерное, небольшое. Я сам, кстати сказать, и с допуском могу договориться. Есть хорошие знакомые и в Третьяковке, и в Русском.

Расспросив о сроках и о цене, Всеволод искренне удивился, что копия обойдется так недорого.

– Как скажете, Павел. Однако ж… мнэ-э… не цените вы себя, не цените. Такой мастер…

На что, помнится, Павел ответил, что не станет сопротивляться, если Всеволод заплатит ему вдвое больше.

– Поймали на слове? Ну что ж, я готов отвечать… а если честно, то со своей стороны могу поспособствовать… Давайте составим с вами некий тандем, так сказать. Я мог бы поговорить кое с кем. Это уж моя епархия. Одним словом, станем набивать себе цену! То есть вам. Идет?

– Разумеется. Буду очень благодарен. Я вообще-то думал, что вы имеете дело с антиквариатом. Но коли так, процент за хлопоты… так любой галерейщик работает. Это само собой разумеется, как дважды два.

В завершение разговора Всеволод извлек из видавшего виды кожаного портфеля роскошнейшую бутыль какого-то арманьяка и предложил отметить их совместный проект. Арманьяк отличнейшего качества и выдержки под разговор пошел как по маслу. Всеволод оказался человеком образованным, прекрасным рассказчиком. В русской живописи ХIX века он был настоящий дока. И, помнится, невероятно удивил Павла, привыкшего к тому, что нынешние искусствоведы с трудом могут перечислить хотя бы десяток художников, не входящих в школьную программу. Петровский много путешествовал по Франции, а на берегах туманного Альбиона, по его словам, просто «дневал и ночевал». На фоне настоящего фейерверка из винных марок, географических названий, имен знаменитостей, громких брендов Павел чувствовал себя подростком из провинции и слушал его, открыв рот. Через пару-тройку дней Всеволод выправил для Павла отношение на работу в Русском музее, а через неделю уже сидел у него в мастерской. Изучая эскизы к будущей копии, он пел комплиментарную работе Павла и потягивал французский коньяк. Для Всеволода было сделано исключение – Павел никогда прежде не соглашался показывать заказчику неготовую работу.

Потом Всеволод стал приходить чаще. Он мог появиться поздно вечером с приглашением пойти в новый ресторан или заглянуть на чашку кофе утром, в компании роскошной брюнетки – владелицы галереи. Забирать готовый заказ он пришел с каким-то одноклеточного вида субъектом, имени которого Павел не запомнил. Осмотрев законченную работу, он щедро расплатился и, как всегда, ловко выудил из портфеля бутылку чего-то дорогого. Одноклеточный унес картину. А Павел, уже изрядно уставший от всякого рода отмечаний, но «что же делать, если неудобно отказать», остался с Всеволодом дегустировать очередной коньячный раритет и слушать похвалы. Позже он часто себя спрашивал, как же все это случилось, как произошло то… словом, то, что произошло, и не мог дать вразумительного ответа.

Он отчетливо помнил то похмельное утро, когда, мучимый чудовищной жаждой, головной болью и мало что соображающий, обнаружил у себя в мастерской антикварную работу – сельский пейзаж какого-то датчанина. Манера письма выдавала XIX век, а производимый на зрителя эффект – среднего, без полета, художника. И тогда в памяти стали проявляться невообразимые подробности вчерашнего вечера и ночи. Присутствовал, разумеется, Всеволод и немыслимое количество граппы… потом вроде бы появилась его знакомая галерейщица с подругой. У нее было экзотическое имя… Галерейщица осуждала Павла за отшельничество. Потом пришел еще кто-то, и начались танцы. О них Павел помнил смутно – чей-то лифчик с прозрачными бретельками… Нет! Детали воскрешать не хотелось. Потом кто-то толок на диске Леннона мелкий белый порошочек… и он, Павел, долго сидел на кухне. Воспользовался ли он щедро предложенным кокаином – припомнить не удалось. Зато всплыли, и довольно отчетливо, детали разговора с Всеволодом!

Собственно, требовалось от него совсем немного. Скучный пейзаж датчанина предлагалось оживить кое-какими деталями, предварительно смыв фахверковый домик, добавить пару русских березок и бабу с корзиной, а в качестве финального аккорда… поставить подпись – Алексей Саврасов.

– Павел, пойми, – припомнился вкрадчивый, убедительный голос Всеволода, – пока у людей с шальными деньгами вкусы не поднимаются выше картины, увиденной ими в школьном учебнике, надо быть полным идиотом, чтобы не воспользоваться этим и не перекрасить «дешевого» датчанина в очень «дорогого» русского. Ты же здесь ничем не рискуешь. Ничем! А получишь втрое-вчетверо больше того, что обычно имеешь с полноценной копии.

От воспоминаний Павла тогда бросило в жар, он заметался по комнате в поисках телефонной трубки. Какой ужас! Что же делать? Порывшись в записной книжке, он набрал номер, по которому очень давно не звонил. К телефону долго не подходили. Наконец он услышал в трубке знакомый голос. В состоянии, близком к панике, он выбежал на улицу и, поймав такси, неуклюже плюхнулся на заднее сиденье. В голове шумело, во рту нестерпимо горчило от выкуренных сигарет, к горлу подступала муть, а откуда-то снизу, из желудка, поднимался парализующий все тело страх.

Задержись он еще на пять минут, наверняка бы увидел аккуратную иномарочку, подъехавшую к дому, из которой вышел импозантный мужчина с большим черным перстнем на руке и вошел в его подъезд. Одноклеточный осторожно придерживал дверь.

Час спустя Павел сидел на кухне в квартире своего институтского преподавателя, Николая Ефремовича, курил одну за другой сигареты и рассказывал историю про выгодный тандем со Всеволодом. За Николаем Ефремовичем еще во времен Сурка закрепилась слава человека-скалы. К Павлу он относился тепло и почти по-родственному. А его совет и помощь не раз пригождались Берсеньеву.

– Вообще-то кое-что подобное я уже слышал, но, честно сказать, не придал значения, просто не поверил. Все-таки большой риск и… Но, с другой стороны, – это совсем особая категория людей…

– Но как? У меня в голове не укладывается! Как все это возможно?

– Что тебя удивляет? Очень даже возможно. Рынок подделок велик и появился отнюдь не теперь. История фальшивок такая же длинная, как история подлинных вещей. Неужели ты забыл, что древнеримские бюсты научились подделывать еще в эпоху Возрождения? Про монеты и говорить нечего. А фальшивые египетские саркофаги, наводнившие постнаполеоновскую Европу…