Валерия Вербинина - Девушка с синими гортензиями

– Как он выглядел? – быстро спросил Видаль.

– Высокий малый, – подумав, ответил Жерфо. – Выше меня, наверное. И одежда на нем была не матросская.

– Возраст, приметы…

– Возраст? Ну, молодой. Лет двадцати или тридцати. Но вряд ли больше. Приметы… Хотя посудите сами, какие тут приметы, когда я его видел только несколько секунд?

– Может быть, это все же был кто-то из гостей? – спросила Амалия.

– Нет. Шарль Морис ниже, мсье Эттингер гораздо уже в плечах. А мсье Буайе ходил с бородкой. Тот, который посторонний, был вообще без бороды.

«Интересно получается, – помыслил Видаль. – Оч-чень интересно! Любопытно, сколько еще неожиданных открытий таит странное давнее дело?»

– Вы его увидели, и что было дальше? – спросила Амалия.

– Я удивился, – просто ответил Жерфо. – Двинулся к нему, чтобы убедиться, что мне не померещилось. Но тот человек быстро отступил в тень и исчез.

– Вы с кем-нибудь говорили о том, что видели, кроме дворецкого? – спросил Видаль.

– С Рене Шавийаром, мы же с ним дружили. Но он не принял мои слова всерьез и заявил, что я, наверное, вместо воды глотнул вина, то есть мне померещилось. А потом Рене сам увидел незнакомца, когда стоял ночью на вахте. Тот тоже возник на мгновение и скрылся, словно его и не было. Тут-то Шавийар и перестал надо мной смеяться. Тогда мы посоветовались с дворецким и решили, что надо доложить капитану.

– И что сказал Раймон Обри?

– Он нас выслушал и нахмурился. По его словам, никаких посторонних на яхте не должно быть. Рене предположил, что, может быть, тот незнакомец – обычный вор. Вызвали Фонтане и спросили, не пропадало ли что-нибудь на борту в последние дни. Но дворецкий ответил, что ничего такого не заметил, все как всегда. Да и потом, «Любимая» ведь небольшая яхта, там и спрятаться-то толком негде.

– Раймон Обри предпринял что-нибудь?

– Да. Капитан пошел к хозяину и рассказал ему о том, что мы видели. Фонтане потом нам говорил, что хозяин вроде как удивился. Вошла хозяйка, и хозяин ей сказал, что на яхте обнаружили постороннего. И та его буквально задразнила.

– В каком смысле? – удивился Видаль.

– Ну, сказала, что, наверное, какая-то из актрис, его бывших любовниц, проникла на борт и желает сжить ее со свету, – охотно объяснил Жерфо. – Фонтане говорил, хозяин был очень смущен. И все повторял, что матросы видели мужчину, а не женщину. Но хозяйка засмеялась и сказала, что актрисы привыкли переодеваться, что он нарочно так сделал, чтобы ее провести, и требовала, чтобы муж признался и показал ей, кого прячет. Рейнольдс оправдывался, говорил, что тут ни при чем. Только хозяйка насела на него и стала даже со смехом перечислять имена, кто это мог быть. А потом возьми и скажи: «Я все поняла: твоя бывшая жена явилась требовать свое содержание». И они оба стали хохотать, как сумасшедшие. Под конец хозяйка заявила, что запасы вина тают, наверняка матросы потихоньку бутылки таскают, а спьяну мало ли что им могло привидеться. Но Рейнольдс ей не поверил. Один из наших, Корто, потом слышал, как он приказал капитану обшарить всю яхту, только незаметно. Но капитан никого не нашел. И больше никто из нас постороннего не видел.

Амалия, постукивая карандашом по блокноту, оглянулась на Видаля.

– Вы, случаем, не помните, где была следующая остановка после этого разговора? – спросила она.

– Мы очень медленно плыли, – пожал плечами Жерфо. – Иногда хозяйка велела бросить якорь, потому что ей хотелось цветов нарвать на берегу, к примеру, и тогда все ее ждали. В портах мы останавливались, конечно… А вообще… – Матрос задумался. – По-моему, у нас была потом остановка в Генте. Да, точно, Гент был как раз до Эммериха. Кстати, когда все это случилось, я имею в виду гибель хозяйки, на яхту явился следователь-немец со своими людьми и все там обыскал, сверху донизу. Так вот, он никакого постороннего не обнаружил. Так что я до сих пор понятия не имею, кто это был, знаю только, что я его видел, как сейчас вижу вас, месье.

Амалия и Видаль еще немного поговорили с Жерфо, пытаясь узнать, что тот помнит о роковой ночи, когда Женевьева Лантельм выпала из окна своей каюты. Но бывший рулевой «Любимой» не смог рассказать им ничего нового. Хозяйка была очень мила, ее муж смахивал на брюзгу, но явно души в жене не чаял. И актриса она была хорошая, как ему сказал Филипп Гренье, который ходил на многие ее спектакли. Роли у нее были приятные, и играла она увлеченно, с огоньком.

– Теперь на вокзал и обратно в Париж? – спросил Видаль, когда они с «секретаршей мадемуазель Алис» вышли из дома Алена Жерфо.

– Именно так, – ответила баронесса.

Они сели в купе первого класса, и Амалия, достав блокнот, написала на первой странице, где был список всех пассажиров и матросов «Любимой»: «Восемнадцатый». Возле этой строки она поставила большой вопросительный знак и обвела его кружком.

– А мы-то думали, что все знаем… – усмехнулся журналист. – Двое хозяев, восемь членов экипажа, пять гостей и двое слуг, итого семнадцать. И вдруг появился загадочный восемнадцатый… – Видаль поколебался. – Как по-вашему, он мог участвовать в убийстве? Если верить Жерфо, первое, что предположила Лантельм, – что это любовница мужа, которая хочет сжить ее со свету. Очень странные слова, если вспомнить, что произошло буквально через несколько дней.

Амалия закрыла блокнот.

– Помню, когда я была маленькая, – задумчиво заговорила она, – отец повел меня в театр. А поскольку дети не видят разницы между представлением и реальностью, я воспринимала все происходящее на сцене всерьез и очень переживала. Тогда-то отец наклонился ко мне и сказал, что актерам верить нельзя. Ни-ког-да! – с расстановкой проговорила баронесса, и в ее глазах зажглись золотые звезды.

– Но если сама жертва сказала…

– О, прошу вас, Пьер! То, что она сказала мужу, в данном случае совершенно несущественно. Самое главное для нас то, что, услышав об этом восемнадцатом, мадемуазель Лантельм не испугалась и не удивилась, как сделала бы на ее месте любая женщина, а тотчас же выдвинула свою версию. Довольно абсурдную версию, надо сказать, но которая тем не менее позволила ей загнать Рейнольдса в угол и отвлечь внимание от главного.

– Постойте-постойте! – вскинулся Видаль. – Вы что же, думаете, что актриса… что хозяйка знала о «ночном госте»?

– Да. Особенно если вспомнить, что в ее каюте стоял большой шкаф. Тот самый, в который потом сумел спрятаться немецкий репортер, если помните.

– Вы хотите сказать, что она прятала в шкафу любовника? – Видаль вытаращил глаза. – На яхте мужа, который к тому же находился за стенкой? Черт побери!

– Пока ничто этому не противоречит, – отозвалась восхитительная баронесса Корф. – Что говорила актриса? Что хотела бы быть в это время в Париже, где ее так любят. Крайне двусмысленное высказывание, кстати! Но если бы у нее спросили напрямик, кого она имеет в виду, мадемуазель Лантельм сделала бы большие глаза и сказала, что говорит о своей публике. Какое у нее было настроение, когда актриса прибыла на яхту? Отвратительное. Но после Амстердама внезапно изменилось. А когда на борту впервые замечают незваного гостя? Опять-таки после Амстердама. Поначалу-то все шло без сучка без задоринки, никто ни о чем не подозревал, но тут гостя обнаружили. Заметьте, два человека его видели, но никто не заметил следов его пребывания на борту, а ведь ему надо было где-то спать, что-то есть… И не только есть, дорогой мсье Видаль! Конечно, хозяйка прятала его в своей каюте.