Валерия Вербинина - Девушка с синими гортензиями

– Думаю, мои слова никому не повредят, если я отвечу утвердительно, – заметил художник, возвращая ей листок. – Но если вас интересует содержание письма, должен вам сказать, что за исключением первой строки я его не читал. Это было бы непорядочно по отношению как к Жинетте, так и к тому, кого она любила.

Амалия подалась вперед.

– Мсье Эттингер, вы художник, и у вас должна быть хорошая зрительная память. Первый вопрос: ключ в двери каюты.

– Дверь была заперта изнутри. Ключ торчал в замке.

– Плотно? Я имею в виду, он не вылетел, когда ломали дверь?

Эттингер задумался:

– Хороший вопрос… Кажется, он все же немного вышел из скважины и повис. Но не выпал.

– Переходим к самой каюте. Как насчет следов борьбы?

– Их не было.

– Ничего необычного?

– Ничего.

– Никаких признаков присутствия постороннего?

– Что вы имеете в виду? – поразился Эттингер.

И Амалия рассказала ему, что на яхте находился восемнадцатый человек.

– Нет, я даже не подозревал об этом… Может быть, Жюли известно больше?

Молодая женщина, которая слушала их со все возрастающим изумлением, покачала головой.

– Нет. Нет!

Амалия обратилась к ней:

– Вы были костюмершей мадемуазель Лантельм, а в той поездке и ее горничной. Ничего особенного не замечали? Может быть, она предпочитала запираться у себя одна, или ела больше обычного, или просила принести еду ей в каюту…

– Да, – прошептала Жюли, – да! Сейчас я вспомнила… Когда мы плыли по Голландии… Жинетта обычно любила поболтать со мной о том о сем, а тут постоянно норовила выставить меня из своей каюты… И стала часто запираться на ключ, хотя раньше такого не было. И еще, помните, Леопольд, как дворецкий сказал, что у хозяйки отличный аппетит? Он же все время относил к ней подносы с едой!

– Да-да, – оживился Эттингер, – помню. Я как раз зашел к дворецкому за вторым ключом, а тот готовил поднос…

– За вторым ключом? – переспросил Видаль.

– Да, я куда-то дел ключ от своей каюты. И…

– Минуточку! – вмешалась Амалия. – У дворецкого были запасные ключи от всех кают?

– Да, – ответила Жюли. – Хозяин плавал на этой яхте уже несколько лет, и его гости всегда веселились от души… Ну а, сами понимаете, где весело, там постоянно что-нибудь теряется. Поэтому у дворецкого всегда имелись запасные ключи, на всякий случай.

– Ах вот оно что… – протянула Амалия. – Скажите, а дворецкий, случаем, не упоминал, что один из ключей куда-то делся?

– Почему делся? – удивился художник. – Я его взял.

– Ключ Лантельм?

– Нет. Свой, конечно.

– Боюсь, меня интересует только второй ключ от ее каюты, – улыбнулась Амалия. – Скажите, Жюли, вы ведь наверняка общались с Фонтане. Все ключи были на месте?

– Видите ли, нам в те дни было вовсе не до ключей, – ответила Жюли, переводя взгляд с нее на Видаля. – Хотя… думаю, если бы что-то такое было, Андре сказал бы хозяину. Но я ничего подобного не помню.

– Жаль, что мы уже никогда не сумеем расспросить Фонтане об этих ключах, – вздохнула Амалия. – Еще один вопрос, мсье Эттингер… Почему вы решили, что Женевьева Лантельм могла покончить с собой?

Художник задумался.

– Думаю, я не причиню никому вреда, если отвечу вам, – наконец сказал он. – У меня сложилось впечатление, что она не была счастлива. В те дни в ней был какой-то надрыв. Она… Жинетта иногда смотрела на нас, как на чужих людей. Словно не понимала, что делает тут, с нами.

– Находилась в плохом настроении? – уточнил Видаль.

– Да, особенно в начале путешествия. И в тот последний вечер… все говорили, что она была весела, но это было веселье с примесью отчаяния. Словно она не хотела показать, как ей плохо. Расскажите им, Жюли.

– Мы были в салоне, – пробормотала бывшая горничная. – Мсье Буайе сидел за пианино и играл куплеты. Жинетта пела. Все было хорошо. Ей хлопали… И тут она снимает с подноса бокал, смеется и говорит будничным тоном: «За всех нас! За неудачников и бездарностей всех мастей, которые собрались в этой комнате. Бывший издатель, которому ни один порядочный человек не подаст руки, плохой художник, скверный драматург, предательница…» Она хотела продолжить, но тут Рейнольдс возмутился и спросил, что на нее нашло. А она возьми и вылей шампанское ему на голову со словами: «Все вы дрянь! И я тоже… Жалкая, бездарная дрянь!» После чего села, обхватила руками виски и стала плакать навзрыд.

– Что было дальше? – спросила Амалия.

– Мсье Невер поднялся и тактично сказал, что, наверное, уже поздно, всем пора идти спать. И вышел. За ним потянулись остальные. Рейнольдс хотел проводить Жинетту – подумал, что жена пьяна. Но она оттолкнула его, прошипев: «Не прикасайся ко мне!» Когда я ушла, в салоне остались только мсье Буайе и мсье Эттингер.

– Мы были обескуражены, – проговорил художник, кашляя. – Но…

Амалия прижала палец к губам, показывая, чтобы он сейчас не говорил, налила в стакан воды и подала ему.

– Почему Лантельм назвала Еву Ларжильер предательницей? – спросил Видаль у Жюли.

– А вы не знаете эту историю? – спросила Жюли. – В свое время Ева посоветовала ей идти в театр Режан. Отлично знала, что Жинетта не получит там ни одной хорошей роли, но все же дала ей совет не упускать свой шанс. Жинетта послушалась ее и попала в кабалу. И только с помощью Рейнольдса смогла уйти оттуда, но с тех пор уже полностью зависела от него.

– Как по-вашему, что на самом деле произошло на яхте в ту роковую ночь? – спросила Амалия.

– Несчастный случай, – упрямо повторил художник. – Только и всего.

– Я не знаю… – неуверенно протянула Жюли. – Все случилось так внезапно… И еще тот человек, которого Жинетта прятала… Может быть, они поссорились и он ее убил? Помню, немецкий следователь яхту и всю ее каюту осмотрел очень внимательно, и там точно никого не было…

– Мадемуазель Лантельм что-нибудь говорила о своем любовнике? Как его звали, где работал, хоть что-нибудь…

– Нет. – Жюли покачала головой. – Хотя я знала, что у нее кто-то есть. Она… она всегда наряжалась, прежде чем идти к нему. У нее глаза блестели, она вся преображалась… И он был вовсе не беден, подарил ей кольцо с изумрудом, которое она носила, почти не снимая. Думаю, это было не простое увлечение… Увлечений-то у нее было много, и она их особо не скрывала. Отношения с актерами она даже за романы не считала – так, нечто само собой разумеющееся… Директора театров… поклонники из числа публики… Кого только у нее не было! Только вот остывала она еще быстрее, чем увлекалась. А те отношения, о которых я говорю, тянулись и тянулись… Несколько раз Жинетта мне говорила, что все кончено. Но проходило несколько дней, и опять она убегала с горящими глазами, едва отыграв пьесу… Вы помните, какая мода была в те времена? Платья до пола, огромные шляпки и обязательно – очень пышные волосы. Тогда очень многие использовали накладки из своих или чужих волос… так вот, она как-то обмолвилась, что ее поклонник терпеть не может накладки. И, видя, как Жинетта быстро снимает их и причесывается заново, я сразу понимала: сегодня она опять идет к нему. Хотя, знаете ли, нельзя сказать, что Лантельм хранила ему верность, нет… Но уж такая она была.