Валерия Вербинина - Девушка с синими гортензиями

– Должен вам сказать, – заметил журналист, – что я ему не верю. Эти 50 тысяч франков скорее смахивают на взятку за то, что он закрыл глаза на убийство.

– У Рейнольдса было сорок миллионов состояния, – напомнила Амалия. – Будь он убийцей, то не отделался бы так дешево, в буквальном смысле слова. Так что на всякий случай проверьте-ка счета доктора, Пьер. Если с вашими связями не получится, подключите Дюперрона. Полагаю, мне не надо вас учить: если Рейнольдс вдруг ни с того ни с сего стал делать доктору или его жене дорогостоящие подарки, это также является свидетельством против них. Пока же мы можем сказать о враче только одно: наш мсье Морнан живет в очень хорошем районе.

– Но ведь это не преступление?

– Нет. Однако до гибели Женевьевы Лантельм доктор жил куда дальше от центра – на Брюссельской улице. Мелочи, Пьер, мелочи! Никогда не забывайте о мелочах!

– Лично я полагаю, что с его-то практикой он запросто мог заработать на квартиру получше, – не удержался Видаль.

– Ага, Пьер, вы уже становитесь скептиком и ничего не принимаете на веру! Очень хорошо. Только не забывайте, что в жизни достаточно более коротких путей, чем работа, и шантаж как раз является одним из них.

В этот день Амалия опросила еще нескольких друзей и знакомых погибшей десять лет назад актрисы, которые не сказали ей ничего существенного ни о преступлении, ни о таинственном восемнадцатом номере, который так занимал мысли Амалии. Разве что мадемуазель Вернель, исполнительница ролей второго плана, вспомнила, как вместе с Жинеттой Лантельм, незадолго до ее гибели, посетила выставку кружев. Рассказчице там понравилась какая-то необыкновенная наволочка для подушки, ее подруга, жена Рейнольдса, глядя на эту красоту, вздохнула и как бы между прочим сказала: «Знаешь, вовсе не на таких подушках снятся самые приятные сны…»

– Жинетта не любила своего мужа, – продолжала мадемуазель Вернель. – Но пошла на брак с ним, потому что понимала: Рейнольдс будет полезен для ее карьеры. Другая на ее месте оставила бы театр и жила в свое удовольствие, но Жинетта была не такая. Она мечтала стать серьезной актрисой, а не только звездой развлекательных комедий. Я видела, какие она пьесы читала, слышала, о каких ролях говорила. И вообще, в последние годы Жинетта словно выросла из своих привычных ролей. Ей хотелось чего-то более глубокого. Конечно, что-то ей бы удалось, а что-то, возможно, нет, но теперь мы этого никогда уже не узнаем.

Вернувшись домой, баронесса первым делом позвонила Еве и спросила, как там Эттингер.

– К нему сегодня в комнату залетел воробей, – сообщила Ева, – и это его развеселило. Он даже стал немного рисовать.

– Ах, вот оно что… – протянула Амалия. И тут в голову ей пришла новая мысль. – Ева, вы не дадите ему трубку? Я хочу с ним поговорить.

– Только недолго, – предупредила новоявленная сиделка. – Ему вредно напрягать связки.

– Добрый вечер, мсье Эттингер, – сказала Амалия, услышав голос художника. – Я узнала, что вы снова рисуете, и решила просить вас об одолжении – при условии, что вы сочтете возможным мне помочь…

И баронесса объяснила, что именно ей требуется.

– Я могу попробовать, – ответил Эттингер, подумав. – И вы правы, у меня хорошая зрительная память, как у всех художников.

Амалия сказала ему, что будет ждать его рисунки, но все же просит его не переутомляться. Когда она повесила трубку, в комнату заглянула Ксения.

– Мама, к тебе посетитель. Сказал, его зовут Гренье.

Амалия сразу же вспомнила отца Филиппа Гренье, свидетеля, который оставил самый подробный и добросовестный рассказ о событиях на «Любимой». Однако в гостиной ее ждал совершенно другой человек – коренастый мужчина лет сорока, который, насупившись, разглядывал окружающую обстановку. Впрочем, Амалия сразу же вспомнила, что этого человека она тоже где-то видела.

– Я Антуан Гренье, – представился гость, – брат Филиппа. Вы со своим знакомым приходили в кафе моего отца и оставили там карточку.

– Значит, по ней вы меня и отыскали? Садитесь. Вы хотите мне что-то сообщить?

– Не совсем, – ответил Антуан, насупившись еще сильнее. – Я хочу сказать, что у меня есть кое-что, но я не готов расстаться с этим за просто так. К моему отцу вы легко нашли подход, он со всяким готов говорить о моем брате хоть целыми днями, но я…

– Что именно у вас есть? – спросила Амалия.

Антуан вздохнул. Помолчал немного, а потом заговорил снова:

– Моему брату нравилась мадемуазель Лантельм, и он ходил на многие ее спектакли. А в ту ночь на яхте, когда актриса пропала… – Мужчина замялся, но в конце концов признался: – Филипп кое-что взял из ее каюты.

– Взял?

– Позаимствовал на память, – быстро поправился Антуан. – Решил, что это никому не будет нужно, а получилось, что… Словом, он зря так сделал.

– Покажите мне, что у вас есть, – попросила Амалия. – И условимся о цене.

– Тысяча франков, – выпалил Гренье, затравленным взором блуждая по витражным окнам. И снова сник.

– Я должна знать, за что плачу, – спокойно ответила Амалия.

Гренье попытался пробуравить ее взглядом, но наткнулся лишь на любезную, располагающую к себе улыбку. И отступил. Нехотя сунул руку в карман и достал оттуда какой-то небольшой предмет, завернутый в бумажку. Амалия развернула последнюю и увидела красивую серебряную удлиненную крышечку, на которой был изображен букет роз.

– Крышка от коробки шпилек, – пояснил Гренье. – Той самой, которая будто бы упала с ней в воду.

Амалия поглядела на крышку, на лицо своего собеседника и подтянула к себе сумочку. Через несколько секунд Антуан Гренье стал богаче на тысячу франков.

– Мне нужно знать, где именно он нашел эту вещицу, – твердо сказала баронесса.

– Взял со стола, который стоял под окном, – тут же последовал ответ. – Филипп видел, как художник что-то стащил, ну и… решил, что тоже имеет право.

– Что-нибудь еще? – осведомилась Амалия, видя, как жадность и еще большая жадность борются в ее собеседнике.

Гренье облизнул губы. И наконец хрипло произнес:

– У меня есть последнее письмо актрисы.

– Вы лжете, – заявила Амалия холодно. – Его похоронили вместе с ней.

– Это клочки черновика, – поправился Антуан. – Она порвала черновик и бросила в корзину для мусора, которая стояла за шкафом. Мой брат пытался восстановить письмо, но у него были не все клочки, и текст там читается плохо. Но кое-что можно понять. Филипп только мне рассказал о том, что взял из ее каюты, потому что знал: отец не одобрит его поступка. Хотя ей-то уже все равно было, я считаю.

Амалия смерила его взглядом и снова потянулась за сумочкой.

– Пять тысяч франков. – Антуан сглотнул.

– Две, – спокойно возразила баронесса. – Пять я бы дала только за все письмо.