Татьяна Устинова - С небес на землю

— О, да! — кивнула Маня, как ему показалось, с удовольствием. — Это точно.

— Я не думаю, что издательство, где убивают рабочих и душат начальников, может у кого-то вызвать симпатию и доверие.

— Я вас откуда-то знаю, — объявила она. — И это занятно, что вы объясняете мне, как устроен издательский мир! Вы писатель?

— Нет.

— Тогда, стало быть, издатель.

Алекс пожал плечами и вышел.

Маня посидела, раздумывая, и вышла следом за ним.

Митрофанова, держа кружку обеими руками, крохотными глотками пила невиданный чай. Стрешнев собирал с пола раскатившиеся свертки. Маня тоже подобрала один.

«Колбаса «Салями миланская» — было написано на ценнике, и она вдруг подумала, что они с Митрофановой собирались пировать. Утешать друг друга в своих несчастьях, заедать их колбасой с клубникой и запивать шампанским.

Какие там несчастья!..

Странный тип возился в коридоре, кажется, ползал по полу. Мане было видно его спину и задравшийся над ремнем джинсов свитер.

— Это кто такой? — шепотом спросила она у Стрешнева. — Откуда он взялся?!

— На место Веселовского взяли. — Стрешнев покосился на Митрофанову. — Кто, откуда, ничего не известно.

— Я прошу прощения, — сказал тип, внезапно возникнув на пороге. — Там стоят туфли. Очень грязные.

— Это мои! — громко сказала Маня, которой стало неловко. — У нас сегодня просто день ЧП! Меня чуть машина не задавила!

Митрофанова зашлась в кашле, расплескала чай, и Стрешнев посмотрел укоризненно.

— Да никто тебя не давил! Просто какой-то джигит налетел, как раз когда мы к дому подходили. Его занесло, Маша испугалась и оказалась на клумбе.

Алекс вдруг вспомнил машину, перегородившую тихий дворик, и человека в ней.

— Я сейчас, — пробормотал он. — Сейчас…

Он выскочил на лестницу и скатился кубарем вниз, позабыв про лифт.

Ветер ринулся навстречу, раскидал волосы, немедленно залепившие глаза. Алекс замотал головой.

Никакой машины, конечно же, не было возле подъезда.

Только вдалеке по освещенному квадрату мокрого асфальта неспешно пробежала большая черная собака. Замерла на миг, повернув голову в его сторону, и пропала с глаз.

Береговой открыл задницей дверь в палату — руки были заняты, — состроил радостно-бодро-утешительное лицо, повернулся и заговорил с ходу очень громко и очень фальшиво:

— Мам, привет, ну, как ты? Я тебе звонил, звонил, а ты трубку не берешь! Ты что тут? Загуляла?..

— Володя, сыночек, зачем же ты приехал? Такие пробки, целый день по телевизору показывают! Ужас, что творится!

Береговой аккуратно пристроил пакеты на стул. В одном было чистое белье, а в другом термос с бульоном, паровые котлеты, над которыми он вчера страдал полвечера, книжки и диски. Приучить мать смотреть кино с флэшки у него пока никак не получалось, приходилось валандаться с дисками.

Он вытащил из пакета термос, водрузил его на стол и объявил матери, что она очень хорошо выглядит.

— Ну, конечно, — согласилась та грустно. — Володь, ты бы все-таки позвонил сначала, а уж потом ехал! Мне ничего не нужно, ты занимайся своими делами, зайка!..

Зайка тридцати лет от роду и метр девяносто ростом нагнулся и смачно поцеловал мать в нос. Она улыбнулась ему радостной девчачьей улыбкой.

— Я и так отдыхаю в этой больнице, как никогда в жизни не отдыхала!.. И лечат, и ухаживают, и подают-убирают.

— Скоро твоя курортная жизнь закончится и придется домой возвращаться!.. Так что ты расслабляйся пока.

— Да я и так… на всю катушку. Ты же видишь.

Береговой все видел.

Мать худела и бледнела день ото дня. Операция, маячившая на горизонте уже почти месяц, все откладывалась и откладывалась, и они оба не понимали почему. Мать очень боялась, изо всех сил скрывала страх, но сын знал это так хорошо, как будто она к каждому слову прибавляла «боюсь, боюсь, боюсь»! Они говорили друг другу ничего не значащую ерунду, натужно шутили, рассказывали последние новости из телевизора, и во всем этом было одно — ее болезнь и страх.

Врачи ничего не объясняли толком, и на все приставания Берегового строгий заведующий отделением Николай Карлович только сопел и шевелил бровями. А однажды расшумелся и выгнал Владимира за дверь — что вы все ходите, работать мешаете, когда надо, тогда и сделаем операцию, и вообще я вам ничего не обещал!..

Раз «ничего не обещал», значит, дело плохо, вот как понял заведующего Береговой. Значит, надежды почти нет. И вполне может статься, что операции никакой не будет вовсе, мать вернется домой, и… и…

Дальше он думать не мог. Как будто дверь закрывалась — дальше нельзя.

— Мам, смотри, вот тут котлеты, только их надо погреть. — Он заговорил опять очень быстро и громко. — Я рецепт у Вайля перепер, «Русская кухня в изгнании», блеск! Я даже лук на терке тер! На мелкой! Ты знаешь, что получается из лука, если тереть его на терке?..

Мать смотрела на него с грустной улыбкой.

— Из него получается лужа! Самая натуральная лужа. И вообще его надо тереть в противогазе. Но я справился! А потом еще белки взбивал, а из желтков себе яичницу поджарил, только она вышла странная.

— Володь, что случилось? — перебила его мать.

— А что такое? — удивился Береговой, как ему показалось, очень натурально. — В каком смысле случилось?

— У тебя все в порядке?

Он по одному выуживал из пакета диски в целлофановых пакетиках и складывал друг на друга. Сначала долго копается в пакете, потом выудит, положит и посмотрит!..

— У меня все чудесно, — уверил он, вытащив последний. — Я устал чего-то.

— Вот и не ездил бы!

— А котлеты?..

— Сам бы и ел!

«Сам» он ничего не ел — одному ему было неинтересно. Он даже сыр ленился себе отрезать, кусал от целого куска, заедал батоном и захлебывал остывшим чаем, и все было невкусное, пресное, жесткое, как картон.

Вся жизнь Владимира Берегового с тех пор, как заболела мать, стала похожа на картон.

И еще Митрофанова выгнала его с работы.

…Меня выгнали с работы, представляешь, мама?! Меня никогда раньше не выгоняли, да еще публично, да еще так унизительно! Я был к этому не готов. Нет, в трудностях закаляется характер, это всякий понимает, но вдруг характер так и не закалится, а деньги кончатся совсем?! Что мы с тобой станем делать, мама?! Как я буду тебя спасать?! И мне страшно. Я совсем большой мальчик, но если бы ты знала, мама, как мне страшно!.. Я совсем один.

— Тебе бы в отпуск, — сказала мать, рассматривая его. — Может, хоть денька на три съездил бы, Володя? Вон хоть в Завидово! Ты же любишь речку…

— Какая речка! — воскликнул Береговой, опять очень «натурально». — Ноябрь месяц на дворе! Скоро снег пойдет. Вот ты поправишься, вместе тогда съездим.

— Ну да, — тут же согласилась мать. — Конечно.