Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта

– Вполне, – коротко ответил Белоконь. Он навалился плотной грудью на стол и неотрывно смотрел Кошаеву в глаза.

– А что до меня, то я сказал бы проще, – вступил в разговор участковый. – Свет захотелось посмотреть, себя показать... А?

– Может, и так, – поморщившись, согласился Кошаев. На его впалых желтоватых щеках появился румянец, уши раскраснелись, и по всему было видно, что он в эти минуты говорит важные для себя вещи. – Скажите, вы никогда не задавались вопросом: а для кого дальние дороги? Морские суда и межконтинентальные лайнеры – для кого? Для кого шумит тайга, плывут льдины, для кого проложена островная узкоколейка, для кого извергаются вулканы, наваливаются на побережье цунами, для кого проносятся над островами тайфуны? Для кого?

– Другими словами – почему это все не для меня? – уточнил Белоконь.

– Да! – выкрикнул телефонист. – Да! Почему не для меня? И эти мысли лишают уверенности, начинаешь понимать однобокость своей жизни, ее ограниченность. Да, у тебя есть любимая работа, город, друзья, ради них ты можешь отказаться от чего угодно. Но! Отказаться! Сознательно! В конце концов ты возвращаешься и со своего Острова, но сначала ты должен пройти через него! А вот лишиться своего Острова, не глядя, заведомо, я не согласен. – Кошаев уперся в стол руками и, наклонившись, выкрикнул прямо в лицо Белоконю: – Не согласен!

– И правильно! – так же громко вскричал Белоконь. – Целиком и полностью одобряю!

– Твоя критическая точка! – размахивал трубкой Кошаев. – Твой испытательный полигон! Ты проходишь через него и достигаешь вершины, издали кажущейся неприступной. Друзья могут ни во что не ставить твои результаты, но ты добрался до вершины не для того, чтобы хвастать этим. Просто возвращаешься другим, вот и все. Можешь вернуться без сил, но ты стал сильнее. А Остров – Остров навсегда останется с тобой, в твоем тылу как надежная боевая часть, готовая всегда прийти на помощь по первому зову. Вот так.

Кошаев закашлялся, неосторожно глотнув дыма, согнулся чуть ли не пополам, и Белоконь вдруг с болью увидел, какой это маленький и тщедушный человек. Он смотрел на него исподтишка, боясь оскорбить прямым взглядом, как бы подглядывал за этим согнувшимся от кашля человеком и видел его слезящиеся глаза, сиротливо оставленную на столе солидную трубку из вишневого корня и вдруг понял, представил не очень-то счастливую его жизнь на Материке...

– А жена там осталась, на Материке? – спросил Белоконь.

– Да... Осталась.

– Сюда не хочет?

– Не хочет.

– Нелады, значит?

– Нелады, – подтвердил Кошаев.

– Ничего, наладится, – успокоил участковый.

– Не наладится, – почти равнодушно сказал телефонист. – Не наладится, – Кошаев застыл с глубокими морщинами в углах рта, расположенными в виде улыбки.

– Послушай, Жора! – воскликнул участковый. – Я не знал твоей истории, но тебе... тебе надо съездить в отпуск, домой!

– Да, наверно, придется съездить.

– Почему придется? – удивился Белоконь. – Просто съездить. Или вас здесь что-то держит?

– Держит, – улыбнулся Кошаев. – Вы не поверите – боюсь.

– Боитесь? Чего?

– Видите ли, одни и те же поступки могут вызывать и самое неподдельное восхищение, и столь же искреннюю насмешку. В зависимости от того, кто совершает эти поступки... Поступки – это как одежда. Они должны быть впору человеку. Ни на размер больше, ни на размер меньше. Этот мой бросок на Остров... висит на мне как пиджак великана, я кажусь себе смешным и неуклюжим.

– Гадкий утенок, – тихо сказал Белоконь.

– Что? – не расслышал Кошаев.

– Говорю – гадкий утенок. Сказка такая есть про утенка. Он давно уже самая прекрасная птица, а все, видите ли, кажется себе смешным и неуклюжим. Возьмите себя в руки, Кошаев! Пиджак великана, которого вы так стесняетесь, трещит на ваших плечах! Слышите? Трещит по швам! Он вам давно мал, из швов лезет вата, его уже надо сменить!

– Вы думаете? – Кошаев невольно распрямился и начал набивать трубку.

– Да вы и сами это знаете! Ведь знаете?

– Надеюсь, – засмущался телефонист.

– Да, чуть не забыл! – Белоконь хлопнул ладонью по столу. – Георгий Петрович, вы знаете, где и когда нашли всех троих – двух беглецов и Большакова... Могли ли они встретиться? Мог Горецкий пройти за два часа от того места, где нашли Большакова, до того места, где нашли его самого?

– Пять километров за два часа? В ту ночь это было бы на грани человеческих возможностей.

– А Юра мог встретиться с Большаковым, когда остался один, когда Горецкий ушел?

– Конечно, мог! Ведь они были почти рядом.

– Еще вопрос... Когда нашли Большакова, вы ничего особенного не заметили? Какая-нибудь деталь, несуразность, след?

– Что вы! – Кошаев безнадежно махнул рукой. – В снегу, среди торосов, под обрывом! Он пролетел метров десять, собака пограничников его почуяла, а то бы и сейчас там лежал. Вы Горецкого не допрашивали? Вот кого надо потормошить! Расколется, никуда не денется. Над Андрюхой он поработал, больше некому. По дремучести своей, наверно, даже не подозревал, что его спасают. Думал, что сотня человек среди ночи поднялась, чтобы ловить его, охламона несчастного!

– Горецкий бы одолел Большакова?

– В честном бою? Нет. Большаков недавно из армии, не пил, ходил на лыжах, в армии разряд по боксу получил, он, как говорят, был в форме. Нет, в честном бою Горецкий с ним ни за что бы не справился. Но ведь у убийцы право первого удара.

– Пока Большаков еще жив... А будет ли Горецкий убийцей... Сейчас это зависит от врачей.

Хромов шел по самой середине дороги и, слегка пошатываясь, пристально смотрел вперед, пытаясь ослабевшими спьяну глазами определить, кто идет навстречу. А узнав, смотрел еще настойчивее – не осуждают ли его, не смеются ли над ним. И на всякий случай усмехался презрительно и высокомерно. Издали заметив Анатолия Евгеньевича, бывшего директора столовой, остановился, расставив ноги пошире и опустив вперед тяжелую голову, сразу сделавшись похожим на деревенского быка, вырвавшегося из загона. Хромов исподлобья смотрел, как медленно, все медленнее приближался к нему Анатолий Евгеньевич. Иногда он устало прикрывал глаза красными веками, а открыв их, обводил тусклым взором окрестности, пока снова не находил среди изб, заборов, прогуливающихся лошадей, гудящих на ветру деревьев маленькую фигурку Кныша. Убедившись, что тот никуда не пропал, Хромов удовлетворенно прикрывал глаза. Открыв их в очередной раз и увидев Анатолия Евгеньевича прямо перед собой, Хромов колыхнулся взад-вперед и улыбнулся как смог.

– Ну что, Толька? Кисло? – с прозорливостью и прямотой пьяного спросил Хромов.

– Простите, Станислав Георгиевич... но... я не совсем понял вас... О чем, собственно, вы?