Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта

– Ну хорошо, – сказал Панюшкин неожиданно четко, почти звеняще, – это мы выяснили. Старушку можно было бы и оставить. А как вы решили поступить со стариком?

Ответить никто не успел – вдруг безудержно залился смехом Тюляфтин. Он хохотал счастливо и пьяно, из его глаз катились слезы, сняв очки, он начал протирать их уголком скатерти.

– Это же надо... старуху, говорит, оставить... старушку можно... А как со стариком... в самом деле... что нам делать со стариком... со старушкой ясно... бог с ней, со старушкой, а вот старик... на повестке дня...

И тут Опульский, словно бы удивляясь самому себе, медленно приподнялся со стула, перегнулся через стол и так же замедленно, отведя руку в сторону, влепил Тюляфтину звонкую пощечину.

– Простите, – мгновенно протрезвел Тюляфтин. – По какому такому праву?

Белоконь доверительно положил ему руку на плечо.

– Есть, – сказал он негромко. – Есть такое право. Это я вам как юрист говорю.

– В самом деле? – У Тюляфтина, наверно, никогда в жизни уже не будет таких больших и удивленных глаз.

– Заверяю нас, – негромко продолжал Белоконь. – Есть такой закон.

– Забавно... Никогда бы не подумал... Это потрясающе! И он действителен на всей территории страны?

– И даже за ее пределами.

– А, понимаю... Это то самое соглашение... Я его так и не прочитал.

– Напрасно, – сказал Белоконь – Вам обязательно надо его прочесть.

– Думаю, вы не сочтете меня назойливым, – в наступившей тишине проговорил Панюшкин, – если я предложу выпить за откровенность.

– Отказываться от такого тоста – слишком рискованно, – сказал Званцев, открывая бутылку женьшеневой водки. – Присоединяюсь.

– Ха! – воскликнул Чернухо. – Он присоединяется! Скажите пожалуйста, какой отчаянный. Ты вот попробуй не присоединись! Ты попробуй!

– Не хочу, – серьезно ответил Званцев. Желание шутить и относиться ко всему легко и беззаботно как-то сразу пропало, и это почувствовали все.

– А теперь, когда все выпили за откровенность, скажите мне, будьте добры, какой вывод вы повезете завтра на самолете? – Панюшкин был бледен, совершенно трезв, и выражение его лица было скорбным, но не несчастным, не просящим. – Полагаю, – продолжал он, – я заслужил, чтобы со мной разговаривали честно, прямо, без канцелярских хитростей и чиновничьих недомолвок.

– Да, Николаша, за такой стол ты можешь требовать что угодно! – Чернухо сделал отчаянную попытку свести разговор к шутке.

Но Панюшкин спокойно и твердо прервал его:

– Я не мешал вам работать, не строил козней и надеюсь на такое же отношение к себе. Олег Ильич! Вам слово.

– Может быть, об этом лучше поговорить завтра... – растерялся Мезенов. – Сегодня, здесь... как-то вроде не очень кстати?

– Нет, здесь сейчас очень кстати, – быстро сказал Панюшкин, налегая на «о», положив кулаки по обе стороны своей тарелки. – Прошу! А завтра мы поговорим о деталях. Если в этом будет надобность.

– Хорошо, – тяжело вздохнул Мезенов. – Пусть будет по-вашему. Возможно, так даже лучше.

– Собственно, о выводах я догадываюсь, – сказал Панюшкин. – Поэтому вы не думайте, пожалуйста, что открываете мне служебную тайну. О выводах нетрудно догадаться даже сейчас, по выражению ваших лиц, по тому, как неохотно вы согласились огорчить меня в столь неслужебной обстановке, – он жестко усмехнулся. – Но догадки – это несерьезно. Я не хочу работать с догадками.

– Работать? – переспросил Опульский.

– Да. Работать. Я не хочу, чтобы мои дальнейшие действия, мысли, выводы, размышления, что еще... моя оборона, скажем так, основывались бы на догадках. Я хочу работать наверняка.

– Хорошо, – повторил Мезенов. – Так вот вывод... Вкратце он звучит примерно так... Вы простите меня, Николай Петрович... – Мезенов в эту минуту совсем не был похож на уверенного в себе секретаря райкома – за столом сидел растерянный, хмельной и взъерошенный мальчишка с торчащим кадыком, худенькой шеей, неважно подстриженный, со сбившимся в сторону галстуком. – Вы простите меня, думаю, что будет лучше, если я скажу протокольными фразами, поскольку мое личное к вам отношение может не совпадать с выводами всей Комиссии.

– Да, конечно. Говорите. И у нас еще останется водка и останутся силы, чтобы скрасить то впечатление, которое вы произведете своими жестокими словами, – Панюшкин еще находил в себе силы подбадривать Мезенова.

– И еще одно, Николай Петрович... Мне хотелось бы думать, что вы понимаете и мое положение как руководителя, и самой Комиссии... Мы выполняли задание, довольно неприятное для всех нас, но...

– Господи, да скажите уже эти протокольные слова! А не то я вам их сам скажу.

– Откуда они вам известны? – удивился Мезенов.

– Боже мой, Олег Ильич! Я их знал еще тогда, помните, дней десять назад, когда мы разговаривали в вашем кабинете и вы сказали мне, что приедет Комиссия. Тогда уже я мог продиктовать вам те фразы, которые вы никак не решитесь произнести сейчас.

– Николашка, – тихо и печально сказал Чернухо, – скажи эти слова сам. Скажи, Николашка.

– Если вы правильно сформулируете выводы Комиссии, – Мезенов в запальчивости выхватил из кармана сложенные вчетверо несколько листков бумаги и потряс ими в воздухе, – я порву это заключение!

– Вы не сделаете этого, – сказал Панюшкин. – Разворачивайте ваши бумажки, находите последнюю страницу, последний абзац... Нашли? Сверяйте! Отдавая должное руководству экспедиционного отряда, и в частности начальнику строительства товарищу Панюшкину, отмечая своевременность принятия необходимых мер, связанных со строительством подводного переходного нефтепровода, а также полную готовность коллектива рабочих к укладке в зимних условиях, но учитывая в то же время сложившееся положение на строительстве, неблагоприятность погодных условий, оторванность объекта от баз материально-технического снабжения, сложность организации всех видов работ, учитывая также возраст товарища Панюшкина, Комиссия считает желательным иметь на этой должности человека более молодого, энергичного и в то же время достаточно грамотного... Вот что написано у вас в последнем абзаце, дорогой мой Олег Ильич.

Мезенов молча сложил заключение и сунул его в карман. Он смотрел на Панюшкина, как на человека, который только что у него на глазах легко и небрежно выполнил смертельный трюк. Все молчали, и только слышно было, как Панюшкин с легким треском сгибает и разгибает клешню краба. Потом клешня как-то выскользнула из его пальцев и упала на пол. Панюшкин наклонился, поднял ее и снова положил на стол – розовую клешню с вывороченным белым суставом.

– Есть еще самый последний абзац, – нарушил молчание Чернухо.

– Да? – Панюшкин вскинул голову, и в глубоко спрятанных синих его глазах вдруг вспыхнула немыслимая, невероятная надежда, ожидание подарка, о котором он догадывался, но получить который даже не надеялся.