Виктор Пронин - Брызги шампанского

Но возникает еще одно соображение – звонил диспетчер, а исполнитель уже здесь. В таком случае он не знает меня в лицо и запросил поддержки. Однако он не может не знать обо мне совершенно ничего, какие-то зацепки у него наверняка есть. Может быть, их оказалось недостаточно, может быть, по этим зацепкам он не смог меня установить...

Да, это наиболее вероятный вариант.

Звонить наобум и спрашивать случайных людей, называя фамилию...

Это слишком зыбко.

Это слабо.

Это, в конце концов, непрофессионально. Так не делается. Человек высылается по адресу и отрабатывает то, что ему положено.

Вывод последний и главный – исполнитель уже здесь, в Коктебеле, но пока в растерянности. Я еще не на мушке.

Вполне возможно, я уже пил с ним, трепался о чем-то, как-то себя выдал. Но хорошо хотя бы то, что знаю наверняка – он здесь. Он бродит со мной по одним дорожкам, нежится на одном пляже, может быть, даже питается в одной столовой. Уж не сидит ли он со мной за одним столом?

В столовой за моим столиком оказался новичок.

– Не возражаете? – спросила Наташа.

– Нет, не возражаю.

– Он каждый год приезжает.

– Тем более, – сказал я. Если приезжает каждый год, значит, его-то опасаться не надо.

Напротив меня сидел человек с голубыми блеклыми глазами, худощавый, лысоватый, с мозолистыми ладонями. Но это была не натруженность землекопа или могильщика, скорее натруженность спортсмена. Взгляд цепкий, немигающий, пристальный. У исполнителей таких не бывает. Исполнители благодушны в общении, расслаблены и снисходительны. Они-то знают, что последнее слово всегда за ними. У них нет надобности что-то доказывать, отстаивать, утверждать. Они улыбчиво и охотно соглашаются со всем, что им говорят. Сочувственно и согласно кивают и уже высматривают на тебе ту самую точку, то самое местечко, в которое удобнее всего...

– Алевтин, – мой сосед протянул руку через стол. – Это не фамилия. Это имя.

– Очень приятно. Евгений.

Я уже давно заметил, что представляться чужим именем всегда легче и проще, чем собственным. Называя истинное свое имя, ты уже берешь на себя какую-то ответственность, уже вынужден отвечать за слова и поступки. А так, что бы ни сморозил, как бы ни поступил, к тебе это не пристанет, как не пристанет чужое тебе, может быть, даже ненавистное имя.

– Или просто Лева, – продолжал представляться сосед.

– Со мной можно поступить точно так же. Каждый раз произносить Евгений... Тягостно, долго, глупо.

– Согласен! – весело подхватил мой новый знакомый и принялся за свой ужин. Котлету он резал ножом, старательно укладывал отрезанный кусочек на вилку и уже с вилки захватывал губами. Точно так же он поступал и с кашей. Смотреть на него было занятно – на кончик ножа он подцеплял ком каши, перекладывал его на вилку и только после этого отправлял в рот. По его представлениям, это, очевидно, должно было говорить о хорошем воспитании и знании изысканных манер. Из чувства противоречия я к ножу не притронулся вовсе. Передавливал котлету вилкой, вилкой загребал кашу и прекрасно при этом себя чувствовал.

– Надолго? – спросил я.

– Две недели. Больше нет смысла. Погода испортится, похолодает, задуют осенние ветры, и Коктебель, как таковой, исчезнет.

– Журналист?

– Как догадался?

– Писатели более церемонные, самоуглубленные, преисполненные величия и неповторимости.

Алевтин весело, даже с какой-то надсадностью рассмеялся – ему было приятно слышать о писателях нечто уничижительное. Видимо, не всегда отношения с писателями, если таковые и были, складывались у него легко и просто.

– Но книги у меня есть. – Алевтин поднял вилку зубьями вверх, как бы подчеркивая значение своих слов, дескать, и мы не хухры-мухры.

– Да-а-а? – удивился я, наполнив свой голос восторгом и обожанием. – О чем?

– Как тебе сказать, – он раздумчиво подцепил ножом и положил на вилку комочек каши, отправил ее в рот, не торопясь принялся жевать. – Всевозможные чрезвычайные проявления человеческой жизни.

– Но это опасно? – прикинулся я полным дураком.

– Случается, – кивнул он с некоторой скорбью. Замер на какие-то секунды, и его остановившийся взгляд, похоже, был устремлен в прошлое, где было ему тяжело, где подстерегали опасности и жизнь висела на волоске. – Афганистан, Чечня, Чернобыль – это все этапы моего пути, – Алевтин печально улыбнулся, чуть развел ладони в стороны, мол, тут уж ничего не изменить.

– Завидная судьба!

– Знаешь, завидной она стала, когда я убедился, что выжил.

– Таких людей встретишь не часто, – я из последних сил подыгрывал моему соседу, чувствуя, что это у меня получается – любой восторг, самый хилый, он заглатывал не раздумывая.

– Могу похвастаться, – он цепко посмотрел на меня, словно прикидывая – стоит ли делиться заветным. – Могу похвастаться – я считаюсь участником Афганской войны, имею удостоверение чеченской кампании, получаю пособие как пострадавший от Чернобыльской катастрофы, а кроме того – являюсь почетным космонавтом.

– А так бывает?

– Со мной вот случилось, – он недоуменно пожал плечами, словно удивляясь собственной судьбе. – Представляешь, вызывает редактор, Анатолий Владимирович, и говорит... Предстоит, говорит, небольшая командировка... На орбиту.

– И что?

– Пришлось слетать. Ненадолго, правда, недели полторы был с ребятами. Сдружились мы – отпускать не хотели, запрос посылали в Центр управления полетами... Но, сам понимаешь... Пришлось вернуться. Но на Землю-матушку насмотрелся из космоса вволю. Уж теперь-то я знаю, где мы живем.

– А это... Чернобыль? Неужели облучился?

– Врачи не признают, но я-то чувствую, – Алевтин смотрел сквозь меня, смотрел прямо в радиационное пространство и, похоже, видел себя, неукротимого, в недрах четвертого блока Чернобыльской станции. – Повидал я кое-что на этой земле.

– Притомился?

– С чего ты взял?

– Ну, если приехал сюда дух перевести, на камушках полежать, в волнах поплескаться... Значит, возникла надобность?

– Знаешь, возникла! – охотно подхватил он, уловив в моих словах почтение, признание его усилий. – Захотелось смены впечатлений.

– Понимаю, – кивнул я. – Как это мне близко!

– А сам откуда?

– Кемерово. – Это был город, о котором я не знал ровным счетом ничего. Вроде угольный край, вроде сибирский, кажется, там что-то с шахтерами происходило.

– Писатель?

– Журналист.

– Ага, – кивнул он, подбирая губами с вилки очередной комочек каши. – Наш человек. О чем пишешь?

– Криминальная революция, нашествие преступных группировок, заказные убийства, – на эту тему я мог говорить бесконечно с прекрасным знанием материала и таких подробностей, о которых наверняка ничего не слышал мой новый друг Алевтин.