Виктор Пронин - Божья кара

А неуверенно бредущие по набережной утомленные ночью красавицы – истерзанные, нечесаные, виноватые, но готовые улыбнуться и откликнуться на самую простенькую шутку!

О, коктебельское утро!

А за моим окном – подмосковная осень, дождь, а в нем, в дожде, как первая седина в волосах, робкие, неуверенные снежинки... Да, впереди долгая, долгая зима, и декабрь впереди...

Декабрь? Впереди?

А между тем... А между тем...

Чего не бывает, ребята, чего в жизни только не бывает...

Ладно, остановимся. Хватит об этом.

Возвращаемся в коктебельское утро. Андрей с Равилем поднялись рано – в этот день они уезжали в Москву. Поезд из Феодосии отходил часа в четыре дня, время еще было, чтобы обойти ставшие близкими места, с кем-то поздороваться, с кем-то попрощаться...

Андрей хотел было свернуть к воротам Мухи, к ресторану Славы, но Равиль предложил пройти дальше по улице Ленина.

– А куда там? – удивился Андрей.

– Пошли... Тут одно местечко... Надо навестить.

– Здесь есть местечко, которое мы еще не навестили?!

– Кладбище.

– А что там? – спросил Андрей.

– Могилы, – пожал плечами Равиль. – Кресты, плиты, оградки...

– И мы все это должны осмотреть?

– Хочу показать тебе одну плиту... Не знаю, правда, что под ней, хотя не отказался бы заглянуть... Но, чувствую, нельзя.

– Олег Иванович поможет! Проведем вскрытие!

– Я же говорю – нельзя. Моим ребятам не понравится. И это... На кладбище ты все поймешь.

Они прошли с километр по улице Ленина, свернули влево к Золотой балке и через полчаса были на месте. Равиль шел уверенно, из чего Андрей заключил, что друг его здесь уже побывал. «Когда же он успел? – подумал Андрей. – Вроде все время вместе...»

– Присядем, – сказал Равиль, остановившись у старой плиты, наполовину вросшей в землю. Он смахнул рукой сухую листву, нападавшую с соседних акаций, сел сам и похлопал ладонью по плите, приглашая присесть Андрея.

– Вопросы уместны? – спросил Андрей.

– Валяй.

– Откуда ты знал, что вчера наш маньяк останется жив?

– К тому времени я уже здесь побывал.

– Ну, побывал! И что?

Равиль смахнул с плиты остатки листвы, и в косых лучах утреннего солнца явственно проступила надпись, выбитая на камне.

– Читай... Вот дата рождения...

– Ну?

– Читай дату смерти.

Андрей присел возле плиты, всмотрелся в старую надпись, в буквы, успевшие от возраста кое-где уже сгладиться, потерять четкость, но надпись прочитывалась легко.

– Прочитал, ознакомился. – Андрей с недоумением посмотрел на Равиля.

– Дата тебе ни о чем не говорит?

– Дата как дата...

– Там указан сегодняшний день, – сказал Равиль, глядя в пространство коктебельского утра.

– Что?! – Андрей снова впился в надпись. – Мать твою... Точно. И как понимать?

– Ты прочитал, кто лежит... Или скажем иначе... Кто должен лежать под этим камнем?

– Михаил... Михаил Николаевич Гуляев.

– Тебе знаком этот человек?

– Михаил Гуляев? Впервые слышу.

– А имя Костя ты слышал раньше?

– Да мало ли их...

– Вчера мы собирались его казнить, – невозмутимо произнес Равиль.

– Ни фига себе, – Андрей снова сел на плиту. – А с чего ты взял, что именно он имеется в виду?

– Вспомни дату. Он умрет сегодня.

– Ты хочешь сказать, что... Михаил и Костя – одно лицо? Хотя постой, кто-то мне уже говорил об этом...

– Настоящее его имя, по паспорту – Михаил. А Костей он назвался на всякий случай, чтоб не сразу догадались.

– А с чего ты взял, что у нашего маньяка фамилия Гуляев?

– Олег Иванович сказал. Я спросил – он ответил. Хозяйка квартиры паспорт ему отдала. Паспорт она у себя хранила. Обычно так все поступают, чтобы клиент не сбежал, не заплатив. В паспорте, кстати, указана и дата его рождения... Вот она, выбита на этом камне.

Андрей долго молчал, глядя на громаду Карадага – здесь она была совсем рядом, временами казалось даже, что она нависает над головой. Солнце поднималось все выше, утренняя дымка рассеялась, подул легкий ветерок, значит, на море пошла волна, и вода у самого берега уже не выглядела столь целомудренно прозрачной.

– Хорошо, – сказал Андрей. – Продолжим наши игры. – Он вынул из кармана мобильник и набрал номер. – Олег Иванович? Андрей вас приветствует в это прекрасное утро! Мы с Равилем сегодня уезжаем. Да, московским поездом. Подходите к одиннадцатому вагону... Обнимемся, облобызаемся, по глоточку пропустим за наши будущие встречи! Здесь и Равиль рядом, кланяется вам, тоже жаждет повидаться на прощание... Спасибо, передам. Да! А как поживает наш клиент?

Андрей долго молчал, слушая следователя, кивал, склонял голову то к одному плечу, то к другому и, наконец, попрощался.

– Ну что? – спросил Равиль.

– Жив. Глазками моргает, даже подмигивает. Залатали его ночью, кое-где швы наложили, крови добавили – маловато в нем крови осталось после наших процедур. Ночью его доставили в реанимацию, но утром перевели в обычную палату. Отдельную, правда. Так что к этой плите надо присмотреться, выходит, ошибочка вышла у каменных дел мастеров, которые эти цифирьки высекали.

– Еще не вечер, – невозмутимо ответил Равиль и поднялся. – Пошли, здесь нам больше делать нечего.

– Я вижу, ты огорчился, когда узнал, что маньяк жив?

– Ничуть. Понимаешь, Андрей, что происходит... За все надо платить...

– Много?

– Я не о деньгах. А потому – много. Я поймал себя на том, что уже вроде и огорчаться в полную силу мне не удается, и радость как-то не очень радует... Видимо, все эти мои кандибоберы не проходят даром... А с другой стороны – что есть, то есть. Не хочу ничего менять. Да и права такого мне не дано. Пошли... Слава прощальный обед готовит, опаздывать негоже. Поэты, они такие... Обидчивые.

И прощальный обед у Славы Ложко описывать не буду. Надоело. Был знойный полдень, маленький столик с видом на Карадаг, подернутый голубоватым маревом, жизнерадостные визги пляжников и пляжниц, коньяк «Коктебель» в граненых бутылках и закуска, на которую не поскупился гостеприимный хозяин.

Провожать московских гостей на вокзал в Феодосию отправились Амок с Наташей. К Аделаиде в гостиницу завезли мебель, и ей необходимо было при этом присутствовать, у Жоры в этот день была тренировка детской футбольной команды, он даже к коньяку не прикоснулся, у Славы обычные хлопоты, ресторанные. Оставались Амок и Наташа. Вот они-то вместе с Андреем и Равилем уселись в просторную машину Саши. Нарушив все правила приличия и предписания местных властей, он подъехал прямо к «Богдану», к литературно-музыкальному салону.

Когда дело касалось Славы Ложко, все местные законы теряли свою обязательность и незыблемость. И это было правильно. Обязательность и незыблемость всегда хрупки и ненадежны. Жизнь гибче, мягче и долговечнее любых предписаний.