Арнальд Индридасон - Каменный мешок

Мама смотрела на мертвое дитя у себя на руках, качалась вперед-назад и рыдала — не рыдала даже, а выла от боли.

Симон словно и не замечал ее, глядя на лежащее на полу тело отца. Он не верил своим глазам. Лужа крови делалась все больше. Его трясло.

Миккелина попыталась успокоить маму, но тщетно. Томас же просто повернулся ко всем спиной, ушел в спальню и запер за собой дверь, не произнеся ни слова. Словно ничего и не было.

Прошло некоторое время.

Миккелина сидела на полу, обняв маму. Рыдания постепенно делались все тише, мама перестала раскачиваться. Потом затихла, тряхнула головой и огляделась вокруг. Миккелина поняла, что мама пришла в себя.

На полу перед ней лежал Грим, рядом стоял дрожащий как осиновый лист Симон, справа ее обнимала Миккелина. Бедная девочка, какая мука у нее на лице. Подвинула к себе таз с горячей водой, приготовленный сыном, и вымыла в нем новорожденного, аккуратно, неторопливо, только все время молча оглядывалась. Казалось, она уже знала, что делать дальше, детали можно не продумывать. Отложила ребенка в сторону, погладила по голове дочку, убрала ее руку, встала и обняла Симона, который за все это время так и не двинулся с места. Как только мама обняла его, он перестал дрожать и заплакал, громко, как мама, не в силах сдержаться. Она усадила его на стул, спиной к телу отца. Подошла к Гриму, выдернула ножницы из раны, бросила их в раковину.

И сама села на стул, едва не падая от усталости. Все-таки только что родила.

Передохнув, она объяснила Симону и Миккелине, что надо делать. Вдвоем с сыном они закатили тело Грима на одеяло и вытащили его на воздух, за дверь, а затем отправились в сторону от дороги. Отойдя на порядочное расстояние, мама указала Симону место, и тот принялся рыть яму. Днем немного развиднелось, но сейчас снова шел дождь, ледяной, сильный зимний дождь. Земля была мягкая — оттаяла за последнюю неделю. Симон работал попеременно лопатой и киркой и за два часа выкопал большую яму. Тогда они с мамой вернулись к дому за телом и притащили его на одеяле к могиле, зашли с другой стороны и потянули. Тело рухнуло на дно — легло на бок, правая рука торчала вверх, — а там мама и Симон вытянули из-под него одеяло. Духу прыгнуть в яму и поправить покойника ни у кого не хватило.

Сделав это, мама тяжелыми, медленными шагами снова отправилась в дом и вернулась оттуда с новорожденным. Аккуратно уложила крошечное тельце поверх Грима и хотела уже было перекрестить могилу, но опустила руки, сказав:

— Его не существует.

Потом взяла лопату и стала засыпать могилу землей. Симон стоял подле и смотрел, как мокрые черные комья один за другим падают на два тела, большое и маленькое, скрывая их под собой. Миккелина тем временем приводила в порядок кухню. Томаса как ветром сдуло.

Могила была засыпана почти наполовину, как Симону вдруг показалось, будто Грим пошевелился. Симон вздрогнул и повернулся к маме, та же сначала ничего не заметила, но, решив передохнуть и опершись на лопату, посмотрела вниз. К ее ужасу, земля зашевелилась, полузакрытое слоем грязи лицо дернулось.

Открылись глаза.

Симон замер как вкопанный.

Грим смотрел из могилы прямо ему в глаза. [62] Ср. знаменитую сцену из «Саги о Греттире» (гл. 35), где побежденный злой дух Глам заглядывает в глаза победителю Греттиру и накладывает на него оказавшееся фатальным проклятие.

Симон завыл от страха. Мама глянула на Симона, затем вниз, в могилу, и поняла, что ей не почудилось, Грим еще жив. Дождь не унимался, смывая землю с его лица. На миг мама сама заглянула ему в глаза. Тот, едва двигая губами, сказал:

— Ну же, давай! Пожалуйста!

И опустил веки.

Мама посмотрела на Симона. Затем — вниз, в могилу. Затем — снова на Симона. Затем — вздохнула и взялась за лопату, словно ничего и не произошло. Лицо Грима исчезло под комьями земли, и они больше его не видели.

— Ма-амочка, — застонал Симон.

— Симон, — сказала мама, — иди домой. Тут все кончено. Иди домой и помоги Миккелине. Ну же, давай, Симон, милый мой, пожалуйста. Иди.

Вонзив лопату в землю, она продолжила засыпать могилу — согбенная, промокшая до нитки, на холодном ветру. Симон посмотрел недолго на маму и, не проронив ни звука, пошел домой.

— Томас, наверное, решил, это он во всем виноват, — сказала Миккелина. — Он никогда с нами об этом не разговаривал — да и вообще бросил с нами разговаривать. Захлопнул себя, как сундук, закрылся на засов. Да и то, ведь это он послушался Грима и запустил ложку в кашу, а мама закричала, и он выронил тарелку, и все пошло кувырком, погребя под собой и его отца, и нашу прошлую жизнь.

Эрленд, Миккелина и Элинборг сидели в изящно обставленной гостиной и ждали Симона. Сестра сказала им, что Симон пошел на прогулку, но вернется с минуты на минуту.

— Какие добрые и отзывчивые люди здесь работают, — сказала Миккелина. — Нигде бы за ним так хорошо не ухаживали.

— Кто-нибудь хватился Грима? — спросила Элинборг.

— Мама вычистила дом до блеска, не осталось ни крошки на полу, ни паутины за дверью. А четыре дня спустя сообщила в полицию, что муж отправился по делам на восток, к Доильному водопаду, пешком через Пещерную пустошь, [63] Пещерная пустошь ( исл. Hellisheiði) — пустошь к юго-востоку от Рейкьявика, основной перевал на дороге из Рейкьявика к Доильному водопаду. и только она его и видела. Никто так и не узнал, что она была беременна — во всяком случае, никто не стал ее про это спрашивать. Округа выслала на пустошь поисковые партии, но, как вы понимаете, Грима не нашли.

— Но по какой же надобности он отправился на Доильный водопад?

— А маме и на этот вопрос не пришлось отвечать, — сказала Миккелина. — Никто не подумал полюбопытствовать даже, каким точно маршрутом Грим намеревался идти туда. Кому он был нужен, бывший заключенный, вор? Кому интересно, за каким именно чертом его понесло на Доильный водопад? Всем было наплевать. А у полиции и без того забот хватало — в тот день, когда мама падала заявление об исчезновении Грима, американские солдаты застрелили исландца, и все силы были брошены на расследование этого инцидента.

Миккелина грустно улыбнулась:

— Прошло несколько дней. Потом — несколько недель. Никто за ним не пришел. Никто его не хватился. Его вычеркнули. Выкинули. Забыли. Самая обыкновенная история в Исландии — кто-то пропал без вести. Тоже мне, новость. Кому какое дело.

Она тяжело вздохнула:

— Но больше всего мама плакала по Симону.

Когда все было кончено, в доме наступила странная, необычная тишина.

Мама долго сидела за кухонным столом, мокрая до нитки — такой был ужасный ливень, — и смотрела прямо перед собой, на свои измазанные грязью руки, и не обращала на детей ни малейшего внимания. Миккелина сидела рядом и гладила маму по плечу. Томас прятался в спальне и выходить не желал. Симон стоял у окна, смотрел наружу, в дождь. По его щекам текли слезы. Смотрел то на маму с Миккелиной за столом, то снова в окно, где, если прищуриться, можно было вдали различить кусты смородины. А потом повернулся и вышел вон.