Наталья Борохова - Адвокат амазонки

Заведующий помялся. Воспоминания казались ему не слишком приятными.

– Да, наши ссоры напрямую касались Песецкой, – сказал он, как отрезал. – Мне не нравилось, что Бойко проводит много времени в палате актрисы.

– Почему это было вам неприятно?

– Ну, уж точно не потому, что я имел на Веронику какие-то виды. Это, право, было бы смешно! – Он натужно рассмеялся. – Просто мне казалось, что Бойко ведет нечестную игру с бедной, больной женщиной.

– В чем это выражалось?

– Он часами пропадал у нее в палате: рисовал ей какие-то картинки, травил анекдоты, пил с ней чай. Он пытался закадрить ее любым способом. Мне больно было это осознавать, но Веронику его ухаживание забавляло. Скажу больше, она начала воспринимать все это за чистую монету. Ее жених жаловался мне на то, что Песецкая все чаще проявляет по отношению к нему резкость. Его заботили ее внезапные вспышки ярости, удручало то, что она отвечает на его старания холодностью. Конечно, он тогда не понимал, в чем дело. Истинную причину знал я, замечая, сколько времени проводит мой врач у постели чужой для него женщины.

– Но, позвольте полюбопытствовать, где здесь нечестная игра? Все как обычно: ухаживания, анекдоты, комплименты...

Стрельман поморщился, словно решал сложную для себя задачу. Ему претило выступать в роли сплетника, но он уже слишком далеко зашел, чтобы останавливаться на полпути.

– Видите ли... – он облизнул сухие губы. – Про Виталия многим было известно, что он того... м-м-м... как говорится, ходок .

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ходок – ну, это... любитель женщин. Его не раз замечали в обществе дам преимущественно среднего возраста. Поговаривали, что он ухаживает за ними совсем небескорыстно.

– Протест, ваша честь! – вскочила с места Дубровская. – Личная жизнь моего подзащитного, за исключением его отношений с Вероникой Песецкой, не имеет отношения к делу. Кроме того, свидетель оперирует слухами, говоря о том, что Бойко искал выгоду в своих отношениях с женщинами.

Председательствующий неохотно кивнул.

– Защитник права. Свидетель, вы готовы пояснить, откуда вам известны подробности частной жизни подсудимого? В противном случае мы будем считать ваши показания основанными на слухах.

Стрельман даже вспотел от обиды. Его почти что назвали сплетником!

– Об этом говорили все! Взять хотя бы наших медсестер...

– Назовите конкретные фамилии.

– Ну, это не так просто сделать... Мы все замечали, что Виталий живет не по средствам. Даже я видел у него вещи, которые невозможно купить на врачебный оклад. Например, часы «Ulysse Nardin». Вы хоть представляете, сколько они стоят? Бойко одевался всегда в дорогую одежду: испанские мокасины, итальянские джинсы, ремни из крокодиловой кожи. А между прочим, на зарплату врача не разгуляешься. Выводы напрашиваются сами собой.

– Ваша честь! – немедленно отреагировала Дубровская. – Показания свидетеля основаны на догадках и не могут рассматриваться судом как доказательства.

– Защитник права, – со вздохом признал судья. – Уважаемые присяжные, вы не должны принимать к вниманию последние утверждения свидетеля, так как они основаны не на фактах, а на предположениях.

– Но я сам держал часы в руках! – подавился обидой врач.

– Подсудимый говорил, что он купил их на деньги знакомой женщины?

– Помилуйте, кто же в этом признается!

– Значит, эти сведения суд не интересуют. Обвинитель, у вас все?

– Да, ваша честь! Допрос свидетеля закончен...

Заведующему отделением в дневнике Бойко было посвящено несколько страниц, и Дубровской казалось, что на свидетельской трибуне стоит хорошо знакомый ей человек. Она видела, как он волнуется, подбирая нужные слова, краснеет, когда задевают за живое, но не испытывала к нему жалости. Лиза знала, что блюститель чужой нравственности имел на совести куда более тяжкие грехи, чем те, которые пытался сейчас приписать Бойко.

Стрельман обирал родственников смертельно больных пациентов, причем делал это так технично и ловко, что одураченные люди даже не помышляли о том, что их водят за нос. Вместо «чудо-средства», способного продлить жизнь пациента, он щедро вливал умирающим физраствор, а когда приходил час расплаты, только разводил руками: «Извините, дорогие! Сделал, что смог. Но вы же сами понимаете, рак!» Вопросы исчезали сами собой.

Как-то раз в больнице появилась заезжая знаменитость, немецкий доктор, намеревающийся дать российским коллегам свой мастер-класс. Герр Клаус успешно выполнял органосохраняющие операции там, где наши врачи использовали радикальные методы. Излишне говорить, какой шанс это был для тридцатилетней Марины, у которой совсем недавно была обнаружена злокачественная опухоль матки. Молодая женщина знала, что операция, проведенная местными эскулапами, поставит на ее мечте о детях большой и жирный крест. Немецкий кудесник мог сохранить ей не только жизнь, но и надежду на счастье. Однако путь на операционный стол не обещал быть легким.

– Таких, как ты, у нас двадцать человек, – говорил добрейший врач Стрельман. – Клаус прооперирует только двоих.

– Но как попасть в их счастливое число?

– Ты уже большая девочка. Должна знать, – говорил Стрельман, разглядывая потолок.

Излишне говорить, что нужная сумма была найдена в срок и положена, разумеется, не в карман умелого немца. Заведующий Стрельман был очень воодушевлен результатами операции и даже назвал визит герра Клауса «плодотворным». Жаль, что зарубежное светило так и не осознало истинные причины благодарности к нему со стороны русского коллеги...

– Вопросы к свидетелю у защитника будут?

– Да, ваша честь! – кивнула она. – Свидетель, вам известно, что значит сердечность и сострадание?

Господин Стрельман выпучил глаза так, как будто ему задали задачку из учебника Перельмана. С места взвился прокурор:

– Ваша честь, защита задает свидетелю какие-то очень странные вопросы.

Судья вздохнул:

– Защитник, объясните, какое отношение этот вопрос имеет к нашему делу? И, пожалуйста, ближе к фактам.

Дубровская кивнула:

– Я хотела спросить, почему свидетель видит в действиях Виталия Бойко корыстный расчет? Разве это не могло быть сострадание, влечение, наконец? А может, любовь?

– Какая любовь? Помилуйте! Вы не понимаете, о чем говорите! Вы, например, видели женщину, у которой удалили грудь?

– Свидетель, защитнику вопросов не задают!

– Значит, не видели. Это... ну, я даже не знаю, как объяснить. Мужчины меня поймут. – Врач взглянул на скамью присяжных, призывая на свою сторону сильный пол. – Это ничего... это пустота. Это даже хуже, чем мужская волосатая грудь. Потом, конечно, можно сделать пластику. Но представьте себе женщину, пережившую подобный стресс! Она сломлена духом, раздавлена, уязвлена. Она плачет, устраивает истерики или замыкается в себе. Потом, когда начинают курс химиотерапии, ее тошнит без конца, рвет, она прибавляет в весе. У нее выпадают волосы. Какая тут может быть любовь?