Наталья Борохова - Адвокат амазонки

Всю неделю допрашивали свидетелей обвинения, и Дубровская была слишком занята, чтобы замечать, что градус их отношений с Андреем достиг критической отметки. По дому гуляли сквозняки, но Елизавету больше всего сейчас заботило, что все свидетели, вызванные в судебное заседание, как на подбор, не могли подтвердить алиби Виталия. В этом были определенные сложности.

В тот день, когда умерла Песецкая, он был на суточном дежурстве. Но ни один из вызванных свидетелей, врачей и медсестер не мог сказать определенно, покидал ли Бойко пределы диспансера. Все были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на перемещения молодого врача. Кто-то его видел на обходе. Кто-то в процедурном кабинете. Кто-то в больничной палате. Он обедал в столовой, общался с коллегами, помогал пациентам.

Елизавета выбилась из сил, требуя от каждого нового свидетеля точного указания времени, но люди только закатывали глаза, словно не понимая, что от их показаний зависит судьба подсудимого. У Дубровской сложилось впечатление, что они не особо хотели ей помогать. Причиной, конечно, было предубеждение, неприязнь к человеку, который нарушил дистанцию между врачом и пациентом, выдумав себе какую-то «странную любовь». Прокурор только забавлялся, наблюдая за тем, как настырная адвокатесса выкручивает мозги очередному свидетелю.

– Как это вы не помните? – возмущалась она. – Но вы должны помнить!

У нее получалось что-то вроде мозаики с большим количеством пустых мест, и каждый такой незаполненный фрагмент давал прокурору лазейку. Он даже настаивал на том, что Виталий специально совместил умерщвление Вероники со своим суточным дежурством, рассчитывая на то, что его сочтут за алиби. К сожалению, эксперт не установил точные временные рамки смерти, и поэтому защита имела на руках большой отрезок времени, который нечем было заполнить.

К концу недели Дубровская имела весьма замотанный вид, и если бы не ежедневные встречи с Виталием, которые уже стали их приятной традицией, у нее бы случился нервный срыв. Но он выслушивал ее, благодарил за усилия с такой кротостью, что Елизавете становилось совестно. Ей все казалось, что она себя недостаточно проявляет. Но он заверял ее, что это не так, что ей он обязан всем, и душа адвоката таяла. К тому же Виталий был внимателен, щедр на комплименты. Казалось, он замечает все: как она повязала шейный платок, как по-новому заколола волосы. Ей такое внимание льстило, ведь дома ее каждый раз окатывал ледяным равнодушием муж, спрашивая только, когда посадят наконец этого мерзавца Бойко.

– Он уже сидит, – терпеливо отвечала она. – Так что ты зря об этом печешься.

– Мне не терпится узнать, когда его посадят окончательно. Ведь, как я понимаю, присяжные могут его оправдать.

– Могут. Но это не так легко, как ты думаешь.

– Разве?! – фыркнул Андрей. – Говорят, этот парень – совсем не промах. У него определенно талант дурить женщинам головы. Готов поспорить, что в зале уже есть полдесятка идиоток, которые смотрят на него раскрыв рот.

Последняя реплика пришлась Дубровской совсем не по вкусу. Может, в себе самой она увидела такую идиотку? Короче говоря, она решила призвать его к ответу.

– Интересно, почему ты его так ненавидишь? Ты ведь даже не знал его лично?

– А мне и не нужно знать человека лично, чтобы судить о его поступках, – безапелляционно заметил Андрей. – Он окрутил больную женщину, а потом ее же и прихлопнул. Есть тут повод для сострадания?

– То, что ты называешь «окрутил», некоторые люди считают любовью! – ядовито заметила Дубровская, и Андрей воздел к небу руки.

– Ау, Лиз! Расслабься. Ты – не в зале заседаний. Там твоя позиция понятна, но здесь, дома, признай, что ты сама не веришь в эту любовь.

– Нет, я верю! – горячо ответила она, не замечая, что повышает тон. – Я верю в эту любовь, и, с твоей стороны, гадко говорить мне, что невозможно любить бедную больную женщину. Как, интересно, ты отнесся бы ко мне, если бы у меня удалили грудь? – спросила она в лоб. Ей хотелось слышать от него правду, и ее больно резануло то, что он при ее последних словах стал плеваться и креститься одновременно.

– Сплюнь! – советовал он. – Еще накаркаешь, не дай боже!

– Это вполне реальная угроза, – сказала она. – Ты же врач, тебе известен процент заболеваемости.

– Ну и что? – тупо спросил он. – Какое отношение этот процент имеет к тебе?

– Мне только хотелось знать, вызовет ли у тебя отвращение мой внешний вид? – упрямо повторила Елизавета свой вопрос.

– Откуда мне знать, что я тогда буду чувствовать? – сказал он совсем не то, что она хотела от него услышать. – Конечно, это серьезное изменение в жизни, и, мне кажется, ни один мужчина не может заранее сказать, как он к нему отнесется.

– Значит, ты не можешь сказать, бросишь ты меня из-за моей болезни или нет? – с ужасом произнесла Дубровская.

– Ну что это за разговор! – начал возмущаться он. – Мне категорически не нравится отвечать на такие вопросы. Ты хочешь, чтобы я тебе солгал? «Да, моя милая, дорогая жена. Я буду с тобой в здравии и болезни, пока смерть не разлучит нас...» Так? А потом, если что, в кусты?

Елизавета ошеломленно молчала. Она сама не представляла, что хочет услышать. Скорее всего, ее устроила бы даже ложь, сказанная красиво. Но как относиться к тому, что любимый мужчина, глядя тебе в глаза, мучительно подбирает ответ на вполне очевидный вопрос? Будет ли он с ней, если она серьезно заболеет?

– Можно подумать, ты можешь ответить сейчас, как отнесешься к тому, если я вдруг стану немощным, безногим инвалидом, – насупился Андрей. – Будешь ли ты испытывать ко мне нежные чувства или станешь украдкой молить Бога, чтобы он прибрал меня скорее? Будешь ли ты готовить мне бульон, растирать бесполезные ноги и убирать испражнения?

– Я буду с тобой! – убежденно ответила Лиза. – Бросать человека из-за болезни отвратительно. Это предательство.

– А! Все это только красивые слова, – отмахнулся Мерцалов. – Пока не попадешь в такую историю, бесполезно что-либо обещать.

– Но как тогда жить вместе? – горько заметила Лиза. – И главное — зачем ? Ты меня любишь молодой и красивой, с полным комплектом грудей, зубов и конечностей. Я тебя люблю, пока ты здоров и у тебя есть деньги. Значит, это так? Но разве ты не видишь, как это уродливо!

– Слушай, по-моему, у тебя крыша поехала из-за твоего дурацкого процесса, – проговорил он с досадой. – Бог знает, какие мысли тебе лезут в голову! Почему бы нам не отложить этот разговор на случай, если это действительно будет необходимо? Тьфу, только я буду надеяться, что этот случай никогда не произойдет!

Он опять сплюнул через плечо и даже постучал по деревяшке. По всей видимости, тема, затронутая женой, вызывала в нем священный ужас. Сама Дубровская испытывала разочарование и раздражение одновременно.