Татьяна Полякова - Мое второе я

— Бабуля, химия и алхимия не одно и то же.

— Возможно. Не знаю, чем он конкретно занимался, но у него была лаборатория и прекрасная библиотека. Очень редкие книги. Тогда пошла мода на различные коллекции, а прадед был очень богат, супруга ничего не имела против его увлечений. Картины, монеты, редкие драгоценности… — Старушка вздохнула. — После революции ничего не осталось. Когда начались беспорядки, прадед отправил семью в Крым, к родственникам. А вскоре и сам вынужден был уехать. Думал, что покидает имение ненадолго, а оказалось, навсегда. Семью он больше никогда не видел. Его расстреляли. Один из тех людей, кому удалось вырваться из застенков, смог разыскать его родных и передал записную книжку прадеда. — Тут старушенция нахмурилась и произнесла резко: — Поэтому я и утверждаю: твой отец никогда, никому не отдал бы ее добровольно, это семейная реликвия. Мерзавец нагло лжет, что получил ее в подарок. — Мерзавцем, надо полагать, она называла Аристарха Давыдовича. Денис едва заметно поморщился.

— Бабуля, не начинай все сначала.

— Что произошло потом? — задала я вопрос. — Я имею в виду, что стало с семьей после расстрела прадеда?

Агриппина Семеновна поджала губы и нахмурилась, однако вскоре заговорила вновь:

— Его жена вскоре умерла от тифа. Дети оказались на попечении старшей сестры. Она вышла замуж за инженера-путейца. Это их спасло, помогло выжить. Ее муж был из этих мест, и в начале тридцатых они вернулись сюда.

— Вы что-то сказали про имение. Осташково, кажется?

— Имение, конечно, разграбили. Там устроили приют для детей-сирот. Потом техникум. Много лет назад случился пожар, денег на ремонт не нашли, парк зарос крапивой, заброшенное здание долго пустовало. Сейчас там собираются открыть что-то вроде базы отдыха. В духе русской усадьбы. При желании можно будет доить коров и спать на стоге сена. — Агриппина Семеновна зло фыркнула. — Сауна, бассейн и девки в кокошниках.

— Это называется «экотуризм», — с улыбкой подсказал Денис.

— Девки в кокошниках? — съязвила старушка.

— Возможность доить коров, работать в саду и любоваться закатами, попивая на веранде чай из самовара.

— Что бы они ни затевали, все равно получится бордель, — махнула она рукой.

Мы вновь вернулись к фотографиям, и я смогла увидеть Дениса в коляске и в девчачьем чепчике, на велосипеде, с собакой на поводке, а также с портфелем в руках. Подобные фотографии найдутся в альбоме каждого. На последнем фото он был рядом с бабкой. Она в вечернем платье с ниткой жемчуга на шее, осанка королевы и то же выражение лица. Он в костюме, с галстуком-бабочкой — вылитый наследный принц. Каждая фотография сопровождалась подробными объяснениями и занимательными историями из жизни Дениса, которые ему самому таковыми совсем не казались.

С трудом дождавшись, когда бабуля закроет альбом, Воропаев потащил меня на прогулку. Я бы предпочла еще немного поболтать со старушенцией, кое-что в ее словах показалось интересным, однако отказаться сочла неразумным. Мы направились к реке, которая в этом месте делала плавный изгиб. Я любовалась пейзажем, Денис поглядывал на меня с некоторой нерешительностью. Поднялись на крутой берег, Денис шел впереди, и я спросила:

— Бабушка считает, что Аристарх Давыдович имеет отношение к гибели твоих родителей?

Он вскинул голову, взглянул в упор, но тут же отвел взгляд.

— Не стоит обращать внимания на ее слова.

— Почему же? Хоть ей и перевалило за восемьдесят, но с головой, похоже, полный порядок. И если эти мысли появились, значит, было нечто, ее насторожившее.

Денис устроился на земле, вытянул ноги и стал жевать травинку, я села рядом. Мы смотрели на воду и молчали. Я не торопила его, он, скорее всего, обдумывал, что ответить. А может, гадал, стоит ли вообще отвечать.

— Чем занималась твоя бабуля до выхода на пенсию? — задала я вполне невинный вопрос.

— Преподавала в университете. Историю. Увлечения историей в нашей семье никто не избежал. Дед принимал участие в создании военного музея в городе. Умер в самом начале 60-х, на войне получил серьезное ранение, от последствий которого страдал много лет. Мой отец вроде бы нарушил традицию и пошел в технический вуз, но… Видишь ли, все эти семейные легенды сыграли с бабулей злую шутку, она в самом деле вообразила, что в них что-то есть. Фламель, алхимия, слитки золота… Я думаю, это от избытка свободного времени. До выхода на пенсию человеком она была очень занятым, а к записной книжке своего свекра относилась просто как к реликвии семьи. Долгое время та преспокойно лежала в шкатулке, и годами к ней никто не прикасался. Потом мой отец внезапно проявил к ней большой интерес, да еще стал запираться в кабинете со своим другом, возясь с какими-то реактивами, которыми провоняла вся квартира. Я помню, как бабуля грозно рычала, что двое здоровых мужчин могли бы заняться чем-то полезным, например, починить крышу на даче, а не тратить жизнь на глупости.

— Неужели никто до твоего отца ни разу не заглянул в записную книжку?

— Почему, заглядывали, и не раз. Даже я. Текст на латыни, зашифрованные химические формулы. Ты же слышала, прадед увлекался алхимией, должно быть, тоже наслушался россказней про Фламеля.

— Но ведь он зачем-то передал перед расстрелом записную книжку своей семье?

— А что еще он мог передать? Обручальное кольцо? Весьма вероятно, что его бы обменяли на кусок хлеба, и до жены прощальный дар так бы и не дошел. Да и сомневаюсь, что в тюрьме прадеду позволили оставить у себя хоть что-то ценное.

— И не было никакой записки?

— Была. Клочок бумаги, на котором он написал карандашом всего несколько слов. Что-то типа: «Прощай, любимая, поцелуй детей. Не плачь обо мне и попытайся устроить свою жизнь. Детям нужен отец, а тебе поддержка». Было еще что-то про вечера в Осташкове и почему-то про игру в прятки.

— В прятки? — переспросила я.

— Да, что-то вроде этого. Наверное, какие-то трогательные воспоминания, понятные им одним. Записку долго хранили, но так как написана она была карандашом, уже через несколько лет ничего прочитать было невозможно.

— Получается, о том, что содержалось в записной книжке, никто толком не знал?

— Прадед владел латынью, а в записной книжке были выдержки из средневековых трактатов по алхимии, им переписанные. Вот откуда все эти формулы.

— Агриппина Семеновна работала в университете, среди преподавателей наверняка был человек, знающий латынь.

— Во-первых, довольно трудно найти человека, знающего латынь в достаточной степени, чтобы перевести средневековый трактат, во-вторых, я уже сказал: увлечение моего отца бабулю, скорее, раздражало. Отец занялся латынью, и Аристарх Давыдович тоже. В отличие от отца, он добился значительных успехов. Детей у него не было, покойная жена во всем ему потакала, потому что не могла родить наследника и больше всего на свете боялась, что он с ней разведется. Она готова была смириться со всеми его чудачествами. Пусть себе сидит с другом вечера напролет или зубрит латынь, точно гимназист, все лучше, чем торчать в пивной или по бабам шляться.