Антон Леонтьев - Вечер в городе соблазнов

Надо же, оказывается, у моего убитого любовника были скрытые достоинства, о которых я и понятия не имела. Виктор Геннадьевич Максюта, миллиардер и олигарх, занимался с дочкой макраме! Да, чужая душа потемки...

– А затем все внезапно закончилось, и папа стал редко появляться дома, – вздохнула Таечка. – Его окружали молодые длинноногие манекенщицы и большегрудые секретарши. О, мы в одночасье стали жить намного лучше, у нас появился собственный особняк, сначала под Питером, затем в Москве, на Рублевке, а потом и недвижимость за рубежом. И вереница автомобилей, и куча дорогих платьев у мамы, как и сейф, забитый драгоценностями. И выводок слуг и телохранителей. И...

Таечка опять тяжело вздохнула и, помолчав, добавила:

– Мне часто снится прежняя жизнь. Тогда было так хорошо и спокойно. И папа любил маму, и все были счастливы. И он был жив...

Ну что же, похоже, от меня требовалось внимать рассказу дочери олигарха о том, как плохо ей живется на свете и что деньги – самое большое зло в нашей Вселенной. Как, впрочем, и во всех остальных. Жаль только, что скулить и жаловаться по поводу кошмарной жизни в золотой клетке могут позволить себе только те, у кого имеется в загашнике определенная сумма с шестью, а то и с девятью нулями. Думается, что обычные люди вряд ли смогут понять Таечку и ее проблемы. Они бы с радостью продали Вельзевулу душу с потрохами, предложив еще души всех родственников, соседей и сослуживцев в придачу, лишь бы обрести то, что имелось у семейства Максюты.

– Но хуже всего стало, когда в жизни папы появилась Эстефания, – призналась дочь олигарха. – Мерзавка с самого начала поставила перед собой цель охмурить папу и женить его на себе. Я пыталась с ней поговорить, вразумить ее, даже умоляла не разрушать нашу семью, но она только в лицо мне захохотала и заявила, что с радостью выйдет замуж за моего отца и приберет к рукам все его миллиарды. Представляешь, так и заявила!

– Ну, теперь Эстефания окажется в тюрьме, – сказала я. – И кто знает, может, она и правда убила твоего отца!

Таечка покачала головой.

– Я так не думаю. Хотя, не скрываю, мне бы этого очень хотелось. Я верю, что ты, Арина, к смерти папы не причастна. Поэтому и пришла к тебе. Ты ведь вела речь о собственном параллельном расследовании… Так вот, мне очень хочется узнать, кто же убил моего папу!

Я снисходительно посмотрела на Таечку.

– Все же пусть лучше полиция ведет следствие. Или можно нанять частных детективов.

– Нет, я хочу сама докопаться до подоплеки убийства моего отца, – заявила Таечка, и в ее больших глазах блеснули слезы. – Полиции я не верю – она быстро повесила убийство на тебя, не желая проводить настоящее расследование. К частным детективам я тоже не испытываю особого доверия.

Что ж, девочка явно не дура, отметила я про себя. Только она не знает, что на пресс-конференции речь о собственном расследовании я завела для острастки. Таечка, похоже, поверила в то, что я в действительности буду разыскивать убийцу Вити. Но с другой стороны – почему бы и нет?

– Позволь спросить, почему ты веришь в то, что я не убийца? – вырвалось у меня. – Ведь никто до недавнего времени в этом не сомневался. Меня обнаружили с ножом в руке около трупа твоего отца, а больше на яхте никого не было.

Таечка раскрыла сумку и вынула оттуда несколько писем.

– Ознакомься с ними, – произнесла она. – И, думаю, ты поймешь.

Конверты были белые, продолговатые. Почтовые штемпели были разные – Франции, Германии, Бельгии, а содержание одно и то же – посередине листка жирным черным шрифтом напечатана одна-единственная дата: «4 августа». Под ней находилось имя – Виктор Максюта. Имя было перечеркнуто.

– Странные послания, – заявила я, сверяя даты на штемпелях. – Приходили с недельным промежутком. Но что произошло в этот день – четвертого августа?

Таечка пожала плечами.

– Не могу сказать, потому что не знаю. Однако последнее письмо папа получил накануне своей гибели. И я как раз была у него в гостях – пыталась отговорить если уж не от женитьбы на Эстефании, так, во всяком случае, от проведения церемонии около поместья, где живет мама. Мы как раз завтракали, когда дворецкий принес утреннюю корреспонденцию. Причем папа сразу же выделил этот конверт из числа других...

Я взглянула на конверт – там стоял адрес бертранской виллы Виктора Максюты. А витиеватый заголовок гласил: «Староникольский союз».

– Гм, что это еще значит? – пробормотала я. – Это что, какая-то организация наподобие Римского клуба или Международного валютного фонда?

– Я уже пыталась узнать, навести справки, смотрела и в Интернете, но ничего не нашла, – ответила Таечка. – Если организация, то частная и хорошо законспирированная. Знаешь, почему я вообще обратила внимание на письмо? Папа, увидев его, переменился в лице, разорвал конверт и прочитал то, что было напечатано на листке. А затем он просто поднялся из-за стола и удалился прочь, заявив, что аппетита у него больше нет. Но что меня поразило больше всего – он испугался. Да, уверяю тебя, Ариша, он испугался. Я никогда в жизни не видела отца напуганным. Даже когда однажды на нас напала свора бездомных собак, мы как раз шли из бассейна домой поздней осенью. Тот случай произошел еще в те благословенные времена, когда мы жили в Питере и были вполне нормальной советской семьей...

– Он что-нибудь сказал по поводу письма? – поинтересовалась я.

– В том-то и дело, что ничего! Потому я так и удивилась. Когда я через некоторое время осторожно завела разговор о послании, отец заявил, что это проделки какого-то идиота, а затем попросту сменил тему. Вот и все.

Ага, проделки идиота... Как информативно! Но что бы это могло значить? Что за Староникольский союз? И почему Витя так напугался? Конечно, есть вероятность, что Таечка чего-то не поняла или преувеличивает, но я почему-то поверила ее рассказу.

– Я бы не придала тому разговору особого значения, если были не смерть папы, последовавшая на следующий день, – продолжала девушка. – Но и потом я не сразу вспомнила о нем. А только после того, как нашла в закрытом ящике папиного письменного стола письма – пять штук. Отец почему-то не уничтожил их, а хранил под замком. Значит, он считал их важными.

– Может, послания закодированные? – спросила я после некоторого раздумья. – Ну, как в «Пляшущих человечках». Только зачем кому-то посылать твоему отцу письма с шифром? Не вижу смысла.

– Обрати внимание на перечеркнутое имя отца. Как будто кто-то заранее предупреждает его о том... о том, что собирается убить его! Но при чем тут четвертое августа, я не знаю.

Проще всего было бы завершить разговор и мило попросить Таечку оставить меня в покое. В конце концов, у меня масса своих проблем. А тут еще какие-то тайные общества и маловразумительные послания...