Антон Леонтьев - Профессия – первая леди

– А зачем тебе все это, Фима?

– Так ведь именно эту несчастную обнаружили у меня в колодце, – сказала я.

Ирик побледнел и прошептал:

– Какой ужас!

Раньше я никогда не замечала за Ириком интереса к чужим трагедиям. И почему он так реагирует на мои слова? Мне не хотелось думать, что знаменитый скульптор причастен к убийству Татианы.

– У тебя пропадал чемодан, Ирик? – спросила я скульптора.

Тот дернулся и залепетал:

– Чемодан, какой чемодан?

– С наклейкой Нью-Йорка, куда ты регулярно летаешь, – заявила я.

Тхарцишвили был близок к обмороку, но уперся рогом и все отрицал. Очень подозрительно! Но не верится мне, что он убийца…

Хотя и сбрасывать его со счетов я не могла. Он был с ней знаком, причем достаточно близко, даже если сейчас и пытается убедить меня в обратном. Это крайне подозрительно. Как подозрительно и то, что тело Шепель было завернуто в клеенку, остатки которой находились на даче Подтягича, а затем исчезли.

Ирик мне лгал. А на следующий день после разговора со мной он внезапно улетел в Лондон. Это что, бегство от моих расспросов?

– Не думаю, что они причастны к убийству, – анализируя факты, заметил Браня. – И Фима, в который раз прошу тебя – предоставь мне возможность вести расследование. Это чревато неприятностями, и я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности!

– А я, Браня, не хочу, чтобы опасности подвергал себя ты, – ответила я.

Дусик хихикнул, и старый генерал сурово посмотрел на него.

Сувор запретил мне выходить из квартиры, но я не принадлежу к женщинам, которым можно указывать, что им делать. Браня заботится о моей безопасности, но, как известно, дорога в ад вымощена именно благими намерениями. Поэтому, воспользовавшись тем, что Сувор отправился к кому-то из своих информаторов, я поручила Василиска заботам славного малыша Дусика и отправилась на охоту.

Я позвонила Стефану д’Орнэ и сладким голосом произнесла:

– Дорогой Стефан, я хочу написать книгу о вашем замечательном пращуре!

– Что? – буквально взвизгнул д’Орнэ. Мне показалось, что в его голосе я уловила страх. Ага, главное – это вывести клиента из равновесия. – У него же была такая занимательная судьба, – плела я тонкую паутину. – Он жил и творил в столь неоднозначное и интересное время. А его дружба с Карпушинским, и цикл картин «Человеческие добродетели»… И, наконец, убийства!

– Какие убийства? – вырвалось у Стефана. Я сожалела, что не могла видеть его лица, но наслаждалась голосом – испуганным и дрожащим.

– Да хоть те, которые сейчас происходят, вы же в курсе, милый, что кто-то убивает почтенных граждан нашей столицы около картин, принадлежащих кисти вашего дедули? Я давно хотела написать детектив, так почему бы и не взяться за этот изумительный сюжет, который подсказывает нам сама жизнь…

– Серафима Ильинична, – Стефан уже опомнился от неожиданности, и его голос зажурчал, как неисправный унитаз, – мы польщены, моя матушка давно носилась с идеей такой книги, все дело в том, что мы не могли найти человека, чей талант в литературе оказался бы равен гению моего деда… И мы признательны вам за то, что вы проявили интерес к судьбе Стефана-старшего…

Я поморщилась. Оказывается, мой талант в литературе сопоставим с гением его сумасшедшего дедушки! Если учесть, что о Стефане-старшем до последнего времени мало кто знал, за исключением искусствоведов, то комплимент вышел весьма сомнительным.

– И все же, и все же, и все же, – щебетал Стефан, – до того, как вы приступите к работе над книгой, которая, я уверен, позволит вам достичь вершин литературной славы, дорогая Серафима Ильинична…

«Я их уже достигла», – так и вертелось у меня на языке, но я промолчала.

– …прежде чем вы приступите к работе над этим монументальным трудом, вы должны посетить нас, моя матушка может рассказать вам очень многое о судьбе своего отца…

Это мне и требовалось. Тщеславие и страх – вот те чувства, играя на которых вы можете добиться от других всего, чего только пожелаете.

– Я загляну к вам сегодня же, – заявила я. – Мне так хочется скорее приступить к работе над книгой о вашем дедушке, что я не могу ждать!

И вот я оказалась в экарестской квартире-мастерской семейства д’Орнэ. Старушка с сыном занимали последний этаж стеклянного небоскреба. У порога меня встретил улыбающийся Стефан. Он немедленно приложился к моей руке и стал осыпать меня комплиментами.

Его матушка ждала меня в зале для приемов – она восседала в кресле, похожем на трон. Весняна, во всем фиолетовом, походила на куст пышноцветущей сирени. Она протянула мне сухонькую ручку, сверкающую аметистами, и произнесла:

– Дорогая Серафима, когда Стефан сообщил мне о вашем заманчивом предложении, я поняла: вы – тот самый человек, который нам нужен. Но скажите, зачем вам уделять внимание убийствам?

Старуха тоже была напугана. Чего они так боятся – того, что всплывет правда об их предке? Если вдруг выяснится, что Стефан-старший был маньяком, убивавшим парижских проституток, то это только поднимет в цене его полотна!

– Я хочу узнать правду, – заявила я без обиняков. Весняна улыбнулась и посмотрела на сына. Тот дернулся и предложил мне кофе.

– Вот именно, нам нужна только правда, – продолжала старуха. – Дорогая Серафима, вы, как человек тонкой душевной организации, опытный психолог и изумительный знаток герцословацкого языка, сможете рассказать правду о моем отце! Он, как и Ван Гог, при жизни влачил жалкое существование, и только смерть сделала его знаменитым!

Стефан поставил передо мной серебряный поднос с чашечкой кофе. Я обратила внимание на то, что у д’Орнэ нет горничной и вообще домашней прислуги. Обычно такие, как они, любят окружать себя дворецкими, экономками и секретарями.

– Вы не держите прислугу? – спросила я, прервав монолог Весняны.

Она запнулась и ответила:

– Дорогая Серафима, я еще в состоянии сама заботиться о нашем семейном гнезде! А прислуга вечно сует свой нос в чужие дела, пришлось недавно уволить одну любопытную Варвару… Сейчас я делаю все самолично!

Меня терзали сомнения – не верилось, что Весняна драит кухонную плиту или туалет. Старухе уже за восемьдесят, она постоянно посещает различные приемы и презентации. И уж точно не ее сын ведет домашнее хозяйство.

– Каким был ваш отец? – спросила я.

Весняна тотчас пустилась в воспоминания: по ее словам выходило, что Стефан-старший был великолепным человеком, чудесным отцом и гениальным художником. Я вспомнила рассказ братца Илюшечки – в Париже д’Орнэ задержали около тела убитой девицы, он писал ее кровью картину.

– А что вы скажете о цикле «Человеческие добродетели»? – спросила я. Стефан-младший натужно рассмеялся: