Антон Леонтьев - Трудно быть солнцем

Юлия запаниковала, Виктория Карловна охнула и выронила фонарик, из которого вылетели батарейки.

– Застрелю всех немедленно! Немедленно! – Голос продолжал вещать неизвестно откуда. Директриса вздохнула и ударила себя рукой, затянутой в перчатку, по лбу.

– Какая же я растяпа, Юленька! Это же Наполеон Бонапарт, попугай Почепцова. Вот он где, смотрите!

Юлия только сейчас заметила клетку с птицей, стоящую на резной этажерке. Клетка, старинная, позолоченная, была накрыта длинным шелковым платком. Виктория Карловна подошла к клетке и сняла платок. Птица, крупная, с красно-сине-зеленым оперением, нахохлившись, сидела на жердочке и продолжала вещать голосом Почепцова:

– Виктория дура, дур-р-р-ра!

– Вот, оказывается, чему он его учит, – сказала директриса. – Смотрите-ка, он до сих пор не может простить мне, что я его бросила. Какой, однако, обидчивый!

Они с Юлией методично облазили его кабинет. В ящиках стола они нашли массу бумаг, но дневника Елены Карловны среди них не было. Сейф находился внутри одного из книжных шкафов, запрятанный среди книг. Олянич подергала ручку сейфа – стальной коробки – и сказала с тяжелым вздохом:

– Десять к одному, Юленька, что вы правы. Он хранит дневник в сейфе, а ключ, разумеется, взял с собой, чтобы любопытная Мария не лазила туда, куда ей не следует. Вскрыть его мы не сможем…

– Виктория Карловна, – возразила ей Крестинина. – Вспомните себя, вы же сами не храните дневник в сейфе, а только распускаете слухи, что он находится там. Возможно, так же поступает и Почепцов!

– Но если не здесь, то где? – спросила директриса. Она даже приподняла клетку с беснующимся Наполеоном Бонапартом, чтобы удостовериться, что дневник не лежит под ее дном.

– На втором этаже есть еще его спальня и гардеробная, насколько мне помнится, – сказала Виктория Карловна. – Пойдемте, может, нам повезет!

Они отправились в спальню. Во тьме, пока не был зажжен свет, Юлия видела очертания большой кровати с балдахином. На стенах фосфоресцировали зеленые звезды и полумесяц. Когда свет залил комнату, она удивленно рассмеялась, не могла сдержать смешок и Виктория Карловна. Женщины переглянулись, словно по команде.

– Однако же, – сказала директриса. – Кто бы мог подумать, что наш Валерий Афанасьевич спит в такой спальне. Ну прямо как купеческая дочка!

Кровать, явно купленная в комиссионном магазине, с латунными шарами и купидонами на решетке, была застелена розовым постельным бельем с рюшечками и оборками. Около дюжины подушек – начиная от огромной и заканчивая крошечной, едва ли больше кулака, как матрешки, выстроились в ряд вдоль стены. У каждой была своего цвета шелковая наволочка, украшенная тонкой вышивкой – пастушки, пастушки, барашки, замки с лебедями, другие пасторальные мотивчики.

– Не удивлюсь, если вышивал сам Валера, он когда-то жутко этим увлекался, – сказала Виктория Карловна, давясь от смеха. – Ну и комната, мечта старой девы, да и только! Валентина Клементьевна вообще-то всегда мечтала о дочке и жутко завидовала сестре, у которой была дочь Маша. Поэтому она одевала в детстве Валеру в платьица и завивала ему волосы, приучала к вышивке и макраме.

Стены комнаты были оклеены голубоватого оттенка обоями с изображением букетов цветов. Над самым изголовьем висела огромная, в стеклянной рамке, фотография строгой, одетой в черное женщины с постным лицом и волосами, свернутыми улиткой. Было заметно несомненное фамильное сходство.

– Вот она, уважаемая моя несостоявшаяся свекровь Валентина Клементьевна. Надо же, он так любит мамочку, что спит под ее фото. Боже, а это что такое!

Юлия подошла к этажерке, похожей на ту, которую венчала в кабинете клетка с попугаем-императором. Однако в спальне на самом верху находилась тускло мерцавшая пузатая бронзовая ваза с крышкой. Крестинина присмотрелась, и мороз побежал у нее по коже, когда она увидела табличку: «Моя дорогая мамочка. 19 июля 1921 – 2 апреля 1997».

– Это же урна из крематория! Валера после смерти Валентины Клементьевны в московской клинике кремировал ее в столице, – сказала в страхе директриса. – Юленька, деточка, я не верю своим глазам, он хранит в спальне урну с прахом матери!

Юлия отошла в сторону. Почепцов теперь уже не казался ей таким уж смешным и безобидным. Человек, который дошел до того, что хранит в спальне на подставке прах матери, вряд ли может быть полностью нормальным.

Виктория Карловна, пересилив отвращение, приоткрыла крышку урны и одним глазом заглянула внутрь.

– Пепел, только пепел, – прошелестела она. – Я думала, что он может хранить дневник около любимой мамочки…

Обыск в спальне занял еще час. Он также не принес результатов. Постаравшись привести в первозданный порядок постель, которую Виктория Карловна переворошила, и разложив подушки, Крестинина вздохнула:

– Тут тоже ничего нет. Но где еще?

– В гардеробной. Или в саду, зарыт в ящике в землю. Или под плиткой в ванной, – огорченно ответила Виктория Карловна. – Где угодно. Ладно, пойдемте в гардеробную, уже почти час ночи.

В гардеробной их ждал очередной сюрприз. Стены небольшой комнаты были увешаны фривольными плакатами. Однако вместо женщин на них были изображены полуобнаженные, а то и совсем голые мужчины и юноши. Виктория Карловна прислонилась к косяку.

– Вот это да, сегодня прямо-таки день Колумба – одно открытие за другим. Вот, оказывается, почему Валера с такой легкостью воспринял разрыв со мной, вот почему, дожив почти до шестидесяти, он ни разу не женился. А все говорит, что занят наукой и посвящает себя истории. А на самом деле он предпочитает мужской пол!

Шкафы были забиты рубашками, штанами и костюмами Почепцова. На отдельной полке лежали галстуки-бабочки – не менее трех десятков. В другом шкафу было полно женской одежды – старые, давно немодные, выцветшие и пропахшие нафталином платья, кофты, пальто. Также на отдельной полке – женские парики разнообразных оттенков и с разными прическами.

– Это все хозяйство его покойной матери, однако не удивлюсь, если узнаю, что Валера, находясь в одиночестве в своем особняке, наряжается в ее вещи, напяливает парик и занимается черт знает чем, – пробормотала Виктория Карловна с выражением здорового отвращения на лице. – И уверена, Мария обо всем знает, но относится к этому как к нормальному явлению. Да у них вся семейка чокнутая! Наверняка и Валентина Клементьевна обо всем знала и поощряла болезненную склонность сына. Ужас, да и только!

Среди прочих нарядов они заметили черный плащ с капюшоном. Повертев странный наряд, похожий на одеяние монаха или средневекового палача, Виктория Карловна повесила его обратно в шкаф.

На дне одного из шкафов, около начищенных до нестерпимого блеска туфель, Крестинина обнаружила пачки журналов. Взяв один в руки, она покраснела.