Лариса Соболева - До и после конца света

– Зато я вспомнил, при каких обстоятельствах эта тварь меня целовала, а то уже думал черт знает что про себя самого.

– Так… Верни-ка запись, Никита. Хочу еще посмотреть. – Она просмотрела эпизод с фантами, заодно допила чай и констатировала: – Фокусники.

– В каком смысле?

– Я не заметила, как они подменили фишки.

– Думаешь, все это специально устроено?

– А разве не так? Фотографии в номере с обнаженной Яной сделали тогда же, она каким-то образом попала в ваш номер, когда вас там не было. То есть свой план продумала и начала осуществлять еще тогда, значит, и поцелуй организовала она. А как Яна оказалась на том вечере?

– Откуда я знаю!

– Это корпоротив был?

– Не совсем. В зале, помимо нас, находились люди, гости отеля имеют право на ужин, не так ли? Точно не знаю, но, кажется, наш отъезд совпал с днем, когда за ужином проводилась развлекательная программа. Неужели Янка договорилась с клоуном?

– Почему нет? Она могла попросить массовиков-затейников якобы помочь познакомиться с тобой, а могла попросту заплатить за манипуляцию с фишками. Так или иначе, а дело четко сработано. Теперь отвези меня, пожалуйста, домой, мама уже волнуется.

За рулем он думал, с чем завтра столкнется в суде. Плохо, когда не знаешь, к чему готовиться, следовательно, не можешь построить защиту, а ничего не приходило в голову. С судами он знаком исключительно по работе, а в так называемых производственных спорах другой принцип. В конце концов, не заставит же суд жениться на Яне, не посадит в тюрьму, однако некая кара его ждет, это без сомнения, раз будет суд. Он скосил глаза на Серафиму, в который раз оценивая девушку. Безусловно, она с мозгами, вот пусть их и применит по назначению.

– Сима, пойдешь со мной завтра в суд?

– Куда ж я денусь. Да-а, репутация моя с вами, мужиками, совсем сдохнет, скоро мною будут пугать бедных женщин. Останови здесь. – Она вышла из машины, взявшись за дверцу, наклонилась и заглянула в салон. – Завтра с утра выясню, зачем тебя вызывают. Пока.

Она побежала к подъезду, а он крутанул руль, разворачиваясь, но приостановился – звонил телефон, который лежал в кейсе.

– Я слушаю, Игнат.

– Билеты мы купили, летим завтра. Когда выдадите деньги на гостиницу, оплату свидетельских показаний, суточные?

– Завтра утром, подойдите к девяти. – Выехав на улицу, Никита, торжествуя, произнес вслух: – Ну, Яна, скоро мне станет известно, что ты за птица.

Ляля открыла дверь, одновременно предупредив мужа:

– Тихо, ребята спят, еле уложила, тебя ждали. – Герман потянулся губами, дабы чмокнуть ее в щеку, но она увернулась. – Мой руки, я подам ужин.

– Вообще-то я не голоден… Чаю выпью.

– Ну, судя по времени, ты и должен быть не голоден. Почему не позвонил, что задерживаешься? Все же одиннадцать вечера.

– Закрутился и… забыл. Лялька, прости.

– Ладно, иди, принесу тебе чай.

Герман не отличался особой наблюдательностью, иначе заметил бы в жене некоторые перемены: не свойственные ей интонации, остановившийся и затуманенный таинственностью взгляд, замершую на губах многозначительную улыбку. На работе он, безусловно, весь внимание, а дома… излишне расслабляется, считая, что здесь подводных камней, о которые легко споткнуться и сломать шею, быть не может.

Он переоделся в домашний халат, бухнулся на диван, подложив под спину подушки, схватил газеты – это святое, без них ты оторван от мира, – и просматривал страницу за страницей в поисках интересующих статей. Ляля принесла чай с конфетами и крекерами в вазочке, поднос поставила на стол, выпрямилась и осталась стоять перед ним. Как правило, она возвращалась к домашним делам, чтоб не мешать мужу черпать информацию. Герман механически взял чашку, отпил, поставил… Его глаза скользили по строчкам, пальцы переворачивали страницы, снова взял чашку, поднес ко рту… И только в этот момент заметил прямо перед собой жену, стоящую столбом чуть ли не по стойке «смирно», и полотенце повесила на руку, как это делают официанты.

– Чего ты стоишь? – озадачился он.

– Жду, что еще прикажешь своей домработнице.

Несмотря на раболепную позу, чего за женой Герман не замечал, фраза прозвучала язвительно и вызывающе. Ага, что-то случилось.

– Не понял, – вскинул он брови. – Какая муха тебя укусила?

– Телефонная. – Ляля скомкала полотенце и кинула его на стол, затем упала в кресло и вытянула скрещенные ноги, пальцы рук переплела и с улыбкой спросила: – Ты не считаешь нужным поставить меня в известность, где был?

– Ой, Лялька, не начинай, – состроил Герман недовольную гримасу. – Ну, обговаривали новый проект, заехали в кабак. Я не пил, потому что за рулем… Что за допрос?

– А разве Я… – ткнула она себя пальцем в грудь, – не имею права задавать ТЕБЕ… – ее палец указал на него, – вопросы?

– Но ты их задаешь… – Он растерянно покрутил в воздухе растопыренными пальцами, иногда слов так не хватает. – Со смыслом только тебе понятным.

– Хорошо, задам без смысла, в лоб и понятно: ты оттягивался с Олеськой у нее дома? Или где?

На минуту Герман впал в ступор, лицо от напряжения изрядно покраснело, глаза вывалились из орбит. В сущности, его состояние можно было назвать критическим, комплекция Германа не рассчитана на внезапные потрясения. Тем не менее апоплексический удар не хватил, хотя как никогда Герман был близок к нему, под немигающим инквизиторским взглядом жены он нашел силы прийти в себя и оторопело промямлил:

– Кто тебе напел эту чушь?

– Ах, чушь? – поедала она его глазами, но ни одной высокой или раздражительной ноты! – Отчего ж ты так разволновался?

– Да потому что… – А ведь разволновался, точнее, испугался, что от Ляли не ускользнуло, она ж знает мужа не хуже его самого. – Потому что я пришел домой, уставший как…

– Я хочу услышать прямой, как мой вопрос, ответ.

– А я повторяю: чушь! – вскочил Герман, в сердцах кинув газеты. – Откуда ты взяла, что я у Олеси?

– Муха нашептала. В телефон. Мужским голосом.

– Если узнаю, кто эта «муха», раздавлю! – потряс он кулаком.

Все грозятся: и те, кого обидели, и те, кто обидел, а кого вывели на чистую воду – тем более. Когда уличают, все переполняются жаждой мщения, ведь никто не имеет права лезть в личную жизнь и ломать ее, а не догадываются, что буйная реакция как раз доказывает вину. Правда, некоторые (в частности, Герман) забывают, что и они не имеют права строить личную жизнь по своему усмотрению, если другая личная жизнь тесно переплелась с твоей, иначе это называется «игра в одни ворота», в свои. Так думала Ляля, а поскольку он не находил слов переубедить ее, она подсказала, что Герман должен делать хотя бы для приличия: